Господин Тарановский - Дмитрий Шимохин
Самую опасную часть — снаряжение боеголовок — я никому не доверил. Вместе с одним из каторжан, Антипом Никодимычем, бывшим горным мастером-штейгером, молчаливым стариком, мы работали в отдельной палатке. Аккуратно, без единого лишнего движения, укладывали желтоватые динамитные шашки в носовые конуса, присоединяли капсюли-детонаторы и выводили наружу выверенный до дюйма бикфордов шнур. И лишь когда я убедился, что Антип понимает что делать и не наломает дров, доверил ему начинять боеголовки без моего участия.
К вечеру первая ракета была готова. Тяжелая, около пяти футов длиной, смертоносная сигара из черного кровельного железа. Мы осторожно уложили ее в ящик с мягкой пеньковой куделью. За пару дней работы у стены палатки вырос целый штабель таких ящиков. Тридцать штук. Тридцать крылатых демонов, рожденных здесь, в сердце дикой степи.
Теперь нужен был пусковой станок.
По моему чертежу те же мастеровые-каторжане, Иван Москвин и Антип Никодимыч Трегубов, войдя во вкус, за полдня сколотили и оковали железом простой, но надежный пусковой станок. Он представлял собой массивный деревянный желоб, установленный на треноге, с примитивным механизмом вертикальной наводки — дугой с отверстиями, в которые вставлялся стальной штырь, фиксируя угол возвышения.
Для испытаний мы выбрали широкую, пустынную лощину в версте от лагеря. На склоне противоположного холма в качестве мишени темнело одинокое, скрюченное дерево. Весть о готовящемся «файер-шоу» разнеслась по лагерю, и к месту испытаний стянулись все, кто не был в карауле. Поодаль толпились местные монголы, во множестве околачивавшиеся вокруг нашего лагеря. Они держались поодаль, с любопытством и недоверием глядя на происходящее.
Первую ракету осторожно заложили в желоб. Вокруг, перешучиваясь и зубоскаля, собрались все свободные от службы офицеры. Пришли и Гурко с Черновым, их лица были серьезны и сосредоточены.
— Ну-с, господа, не взорвется ли это чудо-юдо на старте? — с усмешкой проговорил молодой поручик, стоя на безопасном расстоянии.
— Я бы посоветовал вам, поручик, отойти еще дальше, — сухо парировал Чернов. — Есть у меня подозрение, что эта штуковина полетит не вперед, а назад. Прямо в нас.
Один из наших «варшавских» добровольцев, бывший артиллерийский фейерверкер по имени Платон Обухов, прекрасно знавший ракетное дело, подошел к станку. Его руки, привыкшие к пороху, заметно дрожали от волнения. Он еще раз проверил крепление и поднес к бикфордову шнуру тлеющий фитиль.
— Огонь! — скомандовал я.
Шнур зашипел, извергая сноп злых, желтых искр. Офицерские шуточки мгновенно стихли. Секунда напряженной, звенящей тишины, и затем…
Оглушительный, яростный рев разорвал воздух. Из задней части ракеты вырвался ослепительный столб огня и дыма, и черная сигара, сорвавшись с направляющих, огненным змеем устремилась в серое небо. Монголы, стоявшие в отдалении, с криком ужаса повалились на землю, закрывая головы руками. Мои собственные офицеры инстинктивно пригнулись. Ракета летела, оставляя за собой густой, белый шлейф, и этот полет был завораживающим и страшным.
Мы все, задрав головы, следили за ней. Ракета описала длинную, пологую дугу и, достигнув высшей точки, начала снижаться.
Спустя несколько вечно долгих секунд на склоне холма, далеко за деревом, вспыхнула яркая вспышка. И лишь потом до нас донесся глухой, сотрясающий землю грохот взрыва. В небо поднялось облако черной земли, камней и грязного снега. Монголы в ужасе закричали, вознося руки к небу. Похоже, ракета произвела на них неизгладимое вмечатление!
— Перелет! — выкрикнул кто-то из офицеров, и в его голосе уже не чувствовался скепсис, — скорее бодрая готовность «вписаться» в происходящие на его глазах испытания.
— Угол меньше! — скомандовал я.
Вторую ракету зарядили быстрее. Я лично проверил угол наклона. Снова команда «огонь», дикий рев, и огненная стрела вновь прочертила небо дымным следом. На этот раз она летела ниже, быстрее. Удар пришелся точно в основание холма, шагах в тридцати от дерева-мишени. Взрыв был таким мощным, что несчастное дерево покачнулось, теряя сучья с одной стороны.
По рядам наших каторжан пронесся восторженный, хриплый рев. Офицеры оживленно обменивались впечатлениями, не стесняясь самых сильных эпитетов. Даже Гурко, опытный вояка, смотрел то на ракетный станок, то на дымящуюся вдали воронку с выражением мрачного уважения. Монголы, поднявшись с земли, теперь смотрели на нас не с любопытством, а с суеверным, почти религиозным ужасом.
— Скобелев! Взять двоих казаков, промерить дистанцию шагами! — приказал я.
Молодой корнет, сияя от восторга, вскочил на коня и понесся исполнять приказ.
Через полчаса он вернулся.
— Тысяча семьсот двадцать шагов, ваше высокоблагородие! Ровно!
Я удовлетворенно кивнул. Конечно, это было далеко до изящных, очень точных и дальнойбойных ракет генерала Константинова, бивших на три, а то и на четыре тысячи шагов. Мои изделия были грубыми, кустарными, их точность оставляла желать лучшего. Но для цинских войск, вооруженных в лучшем случае гладкоствольными пушками и фитильными ружьями, это было грозное оружие, способное сеять не только смерть, но и панический, парализующий ужас. А мне пока не нужно было ничего другого.
И пусть я не добился союза с местным князем, зато создал тридцать, неоспоримых аргументов в будущем споре. А сколько их еще будет! И пусть мы все еще одни в этой враждебной земле, но одиночество наше стало вооруженным и очень, очень опасным.
* * *
Прошла неделя лихорадочной работы в лагере и глухого, томительного ожидания. Мои приказы выполнялись с безукоризненной точностью. Пржевальский с Ханом и казаками растворились где-то на юго-востоке, и я ждал от них вестей. Наш лагерь превратился в маленький, бурлящий муравейник, чужеродный и непонятный этой древней степи. Дым из кузницы смешивался с дымом походных кухонь, над плацем не утихали команды Баранова, а у склада росла аккуратная горка ящиков с готовыми ракетами.
Экономическая экспансия тоже приносила плоды. Слух о щедром урусском нойоне, платящем золотом, разлетелся по улусам. Каждый день к лагерю подходили караваны: монголы приводили на продажу двугорбых, невозмутимых верблюдов, привозили тяжелые, скрипучие телеги на огромных деревянных колесах. Я скупал все, решая проблему распутицы. В общем, наш обоз удалось переоснастить с розвальней на повозки и вьючных верблюдов. А вот добровольцев, увы, не было.
— Не идут, господин Тарановский, — разводил руками офицер, которого я поставил руководить вербовкой. — Хоть золотом их осыпь. Телегу привезти, верблюда продать — это пожалуйста. А как скажешь «в солдаты» — мотают головой и бормочут что-то свое. Говорят, война — дело нойона. А их нойон воевать не приказывал.
Нда,
