Мы, Николай II - Станислав Черняк
Судя по хитрому выражению лица Аликс, с её стороны сегодняшний визит был маленькой женской провокацией. Я неоднократно ловил на себе её обычно куда более рассеянный и затуманенный взгляд. Полное отсутствие эмоций на моём лице мою супругу явно порадовало, и она пребывала в приподнятом, несколько даже возвышенным (влияние обстановки) настроением. Матильда в образе Лизы появилась практически в самом начале первого акта. Невысокого роста (как я потом выяснил — 1,53), Кшесинская была крепкая, темноволосая, с узкой, затянутой в корсет талией и мускулистыми, почти атлетическими ногами. Первое впечатление было скорее отталкивающим, но по мере развития сюжета я разгадал секрет её успеха в балете (и у мужчин рода Романовых) — она обладала неисчерпаемой энергией, пикантностью, затмевающим всех блеском, шиком, несомненной женственностью и непреодолимым обаянием. У нее были превосходные, очень красивые зубы, которые Матильда постоянно демонстрировала в сияющей улыбке. Каждое её движение на сцене было лёгким и раскованным. Она не танцевала свои партии, она в них жила. В этот миг Кшесинская была не Матильдой, а Лизой, отвергшей богатого жениха Никеза, навязываемого практичной матерью, из-за любви к бедному крестьянскому парню Колену.
В антракте в нашу ложу заглянули Витте с супругой. У этой пары тоже была история достойная отдельного спектакля. В 1891 году достопочтимый Сергей Юльевич женился на Марии Ивановне Лисаневич, урождённой Матильде Исааковне Нурок. Женитьбе предшествовал широко известный скандал, так как Витте начал встречаться с Лисаневич до её развода и вступил в громкий публичный конфликт с её мужем. Сама Мария Ивановна была женщиной незаурядного ума и, будучи уже женой Витте, в значительной мере влияла на мужа. Благодаря ей он отучился сквернословить и научился кое-как понимать и говорить «с плачевным акцентом» по-французски и по-немецки.
Спектакль заканчивался настоящим хэппи-эндом: меркантильным планам матери не суждено было сбыться и ей ничего не оставалось, как согласиться на брак Лизы и Колена. Как только затихли последние аккорды музыкального сопровождения, восторженный зал буквально взревел от восхищения. Овации продолжались не менее 10 минут. Раскрасневшаяся, уставшая, но бесконечно счастливая Кшесинская попросила жестами зрителей о тишине, вышла на середину сцены, и в свете мощных прожекторов исполнила свой фирменный трюк — 32 фуэте из балета «Лебединой озеро», после чего в зале началось форменное безумие.
После спектакля мы с супругой по доброй традиции лично поблагодарили артистов. В уютной гримёрке Матильды царил неповторимый весёлый и свежий аромат, позже я выяснил, что это её любимые духи «Vera Violetta Roger Gallet», благоухающие лесной фиалкой и влажной зеленью.
Я вручил Матильде очень красивый букет разноцветных фиалок, которые она всегда обожала. Невольно наши лица приблизились друг к другу, глаза встретились и взгляды на секунду застыли, а потом внезапно Кшесинская отстранилась. В её взгляде был явный испуг. Она, так близко знавшая настоящего Ники, любившая и внимательнейшим образом изучавшая каждый его взгляд и жест, в попытке быть единственной, нужной и желанной, не узнала человека, стоявшего перед ней. Я был чужой…
Умная Матильда быстро взяла себя в руки, дежурно, но довольно мило улыбнулась.
— Искренне благодарю Вас, Ваше Величество.
— Это мы Вас благодарим, дорогая Матильда Феликсовна, — от матери-императрицы также не скрылись моя холодность и некоторые испуг и растерянность Кшесинской. — Вы были великолепны.
Аликс также сказала дежурные слова благодарности, после чего обе гранд-дамы грациозно направились к выходу. Я немного задержался, пропуская их, а потому единственный услышал тихий шёпот Матильды: «Вы не Ники. Кто же Вы?». Я ничего лучше не придумал, как повернуться и весело ей подмигнуть.
Глава 18
А ЛЕНИН ТАКОЙ МОЛОДОЙ
Примерно в эти дни произошли ещё две памятные исторические встречи. Я попросил Столыпина для встречи со мной доставить из тюрьмы 26-летнего Владимира Ульянова, для окружающих — молодого революционера, одного из лидеров «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», созданного и практически сразу же разгромленного полицией и жандармами в декабре 1895 года. По оперативным данным в мае 1895 года Ульянов выезжал за границу, где встретился в Швейцарии с Плехановым, в Германии — с Либкнехтом, во Франции — с Лафаргом и другими деятелями международного рабочего движения, а по возвращении в Петербург в 1895 году вместе с Юлием Осиповичем Мартовым и другими молодыми революционерами, включая будущую жену Надежду Крупскую, объединил разрозненные марксистские кружки в единый «Союз борьбы», который вёл активную пропагандистскую деятельность, выпускал и распространял листовки, поставив своей ближайшей целью «свержение самодержавия в союзе с либеральной буржуазией». Чем это кончилось для либеральной буржуазии, Вы, надеюсь, помните.
Результаты подрывной деятельности были печальны — в 1896 году прошли стачки на многих предприятиях Петербурга. В крупнейшей забастовке текстильщиков приняло участие порядка 30 тысяч рабочих. Среди бастующих активно распространялась листовка «Рабочий праздник 1 мая», написанная Лениным, которая была отпечатана в 2000 экземпляров и была изъята нами сразу на 40 предприятиях.
Всего на конец июля по делу «Союза борьбы» было арестовано и привлечено к дознанию 250 человек, из них 170 рабочих.
Я долго готовился к разговору. Какую линию выбрать? Уничтожать или миловать, наказывать или убеждать? Я решил принять окончательное решение после разговора с Ульяновым.
Невысокий, с внушительной залысиной и какой-то козлиной бородкой, отпущенной в условиях тюрьмы, этот плотно сбитый, пышущий здоровьем молодой человек своей стремительностью и изворотливостью был похож на большую каплю ртути.
— Здравствуйте, Владимир Ильич, — меня веселила нереальность происходящего. — Прошу садиться.
— Сесть, батенька, мы всегда успеем. По Вашей, кстати, милости. Вместо капиталистической державы создали какое-то полуфеодальное государство и радуетесь, — Ульянов на практике решил показать, что лучшая защита — это нападение. Его лёгкая картавость, всегда казавшаяся мне довольно милой, в сочетании с резкостью слов напоминала карканье молодого задорного ворона.
— Господин Ульянов, что Вы себе позволяете, — Столыпин был явно раздосадован началом беседы.
— Владимир Ильич, чаю не желаете? — мой тон был спокойным и примирительным, таким тоном с пациентами обычно общаются седые, умудрённые опытом профессора-психиатры.
— Пить чай, пока моих товарищей мучают в Ваших ужасных тюрьмах?
Ох, дружок, не видел ты по-настоящему ужасных тюрем и лагерей, созданных твоим последователем, дорогим Иосифом Виссарионовичем, по сравнению с которыми «мои» были просто малобюджетным санаторием.
— Я не хочу спорить с Вами,
