Золотая лихорадка. Урал. 19 век - Ник Тарасов

Степан оскалился, обнажив гнилые зубы. Это была улыбка творца, нашедшего идеальное решение.

— Понял, — прошептал он. — «Камень-самоцвет бесполезный». Гениально. Чиновник прочтет и решит, что ты дурак, готовый ковыряться в булыжниках. Он тебе это право швырнет, как кость собаке.

— И еще одно. Строения. Мне нужно право строить. Не дом, нет. Что-то незначительное.

— «…а для хранения инструмента шаткого и защиты от непогоды лютой артели своей, дозвольте возвести на том участке временный сарай бревенчатый аль землянку из подручного материала, дабы казну не обременять».

Я смотрел, как под его пером рождается мой плацдарм. «Временный сарай» мог превратиться в мастерскую. «Землянка» — в склад. «Право брать воду» — в право построить плотину и шлюз. А «камень-самоцвет бесполезный» — в источник моего будущего богатства. Все было спрятано за формулировками, которые звучали как лепет нищего просителя.

Он писал почти час. Это была не работа, это была поэма. Каждая буква была на своем месте, каждая запятая — как солдат в строю. Когда он закончил, она разогнулся на скрипучем стуле, и по лицу его катилась крупная капля пота, смывая дорожку в слое грязи. Руки его больше не дрожали.

— Готово, — выдохнул он. — Эту бумагу можно самому губернатору на стол класть. Не подкопается.

Я взял лист. Читал и восхищение боролось во мне с холодной радостью хищника. Это было произведение искусства. Документ, который мог дать мне все, не прося ничего.

— Степан, — сказал я, и в голосе моем было неподдельное уважение. — Ты не художник. Ты — гений.

Он махнул рукой, но я видел, как вспыхнули его глаза. Он давно не слышал таких слов. Он привык к ругани и насмешкам.

— Я же говорил. Мастерство не пропьешь.

Он посмотрел на бутылку. Я думал, сейчас он вцепится в нее, как в спасение. Но он лишь поморщился.

— Убери ее, — сказал он тихо. — Не хочу.

Я опешил.

— Как… не хочешь?

— После такой работы… пачкаться этой дрянью? — он покачал головой. — Нет. Пойдем лучше щей горячих поедим. И хлеба. И квасу. А потом работать будем.

Он посмотрел на меня своим новым, ясным взглядом.

— Этот документ — только начало, купец. Его нужно подать. Зарегистрировать. Получить на руки с печатью. А это — другая война. И здесь тебе без меня не обойтись. Я знаю все ходы и выходы в конторе Аникеева. Я знаю, к какому писарю подойти, кому медный пятак сунуть, а на кого и прикрикнуть можно. Теперь мы партнеры, Андрей Петрович. И я свою долю отработаю сполна.

Мы вошли в «Медвежий уголъ» не как хозяева жизни, но уже и не как ее жертвы. Степан шел рядом, расправив плечи. Его походка еще была неверной, но в ней уже не было вчерашнего шатания затравленного пьяницы. Он был худ, бледен, но его глаза, ясные и цепкие, смотрели прямо. Это был другой человек, и завсегдатаи кабака обратили на это внимание. Гудение на мгновение стихло, десятки глаз проводили нашу странную пару до свободного стола в углу.

— Щец горячих, да пожирнее, — бросил я кабатчику, шлепнув на стойку несколько медных монет. — И хлеба краюху. И квасу две кружки.

Мы сели. Я намеренно выбрал тот же стол, за которым два дня назад сидел с Прохором, будучи бесправным рабом. Теперь я был здесь с членом своей команды, и это меняло всё.

Еду принесли быстро. Степан набросился на горячие, наваристые щи с жадностью человека, давно забывшего вкус нормальной пищи. Он ел молча, сосредоточенно, не проливая ни капли, и это тоже было частью его преображения. Я не торопил его. Этот ужин был ритуалом. Он закреплял наш негласный договор, становился первой совместной трапезой новой артели, состоящей пока из трех человек.

Доев дочиста, Степан отодвинул пустую деревянную миску и залпом осушил кружку с квасом. Он впервые за все время посмотрел на меня не как на спасителя с бутылкой, а как на партнера. Оценивающе.

— Ну, Андрей Петрович, — начал он тихо, так, чтобы слышали только мы. — Талант мой вы из грязи вытащили, бумагу мы состряпали знатную. А что дальше? Красивым слогом сыт не будешь.

— Ты прав, Степан, — кивнул я, отставляя свою кружку. — Бумага — это только ключ. Дверь нам еще выламывать придется. Денег у меня сейчас почти нет, ты сам видел. Все, что было, ушло на одежду да на наш с тобой разговор.

— Это я понимаю, — он усмехнулся краешком рта. — Человек, способный заставить самого Рябова выложить пять рублей серебром за шайтан-машину, без денег не останется. Меня другое интересует. Каков твой замысел? Просто намыть золотишка и сбежать? Или что-то большее?

Вот он, главный вопрос. Вопрос, который отделял меня от сотен других старателей, мечтавших урвать куш и сгинуть.

— Большее, Степан, — ответил я так же тихо, но твердо. — Гораздо большее. Я не хочу просто намыть. Я хочу построить. Здесь, на этом проклятом клочке земли, я хочу создать артель, которая будет работать по другим правилам. Не на страхе, а на выгоде. Не на кнуте приказчика, а на доле каждого. Я знаю, как из пустой породы, которую они выбрасывают, добывать больше золота, чем они намывают из жилы. У меня есть знания. Но чтобы их применить, мне нужны люди. Игнат — это наши кулаки и порядок. А ты, Степан, — наш ум и наш щит. Ты будешь не просто писать бумаги. Ты будешь вести наши счетные книги, составлять договора, отбиваться от таких, как Аникеев, их же оружием — буквой закона. Твоя доля в артели будет равна доле Игната. По-честному.

Я замолчал, давая ему переварить сказанное. Доля. Равная доля с «солдатом». Для него, спившегося писаря, которого все пинали, это было чем-то немыслимым.

Он долго молчал, глядя на свои руки, лежащие на столе. Чистые, но все еще бледные, с тонкими пальцами.

— Знаешь, купец, — наконец проговорил он, не поднимая глаз. — За свою жизнь я видел много людей, обещавших золотые горы. И все они врали. Но они врали с улыбкой. А у тебя глаза холодные. Ты не обещаешь. Ты рассчитываешь. В том, что ты найдешь способ заработать, я не сомневаюсь ни на грош. Ты хищник, Андрей Петрович. Из новой породы, которую я еще не встречал. А в этой тайге либо ты хищник, либо ты добыча.