ДМБ 1996 - Никита Киров

Само собой, так бывает не со всеми. Но тут иное дело. Для парней-то не было такого перерыва. Это для меня он длился почти тридцать лет. А для них ничего не изменилось.

— Да ну её, — Шустрый отмахнулся. — Ей кто-то наговорил, что у нас крыша едет после войны, и нельзя с нами встречаться. Мол, бухать буду — захлестну. С бандитами не боится ходить, а вот со мной опасно, типа.

— Это она так сказала?

— Ага. Через маму, сама даже не вышла, — парень помрачнел. — А я её даже пальцем не тронул, даже Витьке Кривому по рогам настучал, когда он ей проходу не давал. Вот так-то. И на железку не берут по зрению. В армию-то годен, в Чечню — пожалуйста, езжай! Вот тебе автомат, воюй. А вот работать взять — хрен на рыло! Не подхожу. Надо ещё с Газоном поговорить, а то бабла-то нет совсем. Надо… — он открыл рот. — Ща, погоди… ща… А-ап-ап-ап… апчх**! — нецензурно чихнул Шустрый.

— Борька! — снова выкрикнула его мать, но недоговорила — раздался звонок в дверь.

— Погоди, — сказал я, раз разговор зашёл про бандитов, чтобы он об этом не думал. — Есть у меня мысли, но надо всех собрать. Надо…

— Борька, — к нам заглянула его мать. — Это к тебе…

Этого человека я не знал, Шустрый тоже явно видел его впервые. На кухню вошёл мужик лет сорока, с синими от частого бритья щеками, в зелёной военной форме с погонами майора. Фуражку он держал под мышкой, в левой руке нёс кожаную папку с замком-молнией.

— Ну, здравствуйте, ребята, — насмешливо произнёс мужик. — Это ты Борис Шустов?

— А кто спрашивает? — Шустрый нахмурил брови.

— Майор Ерёмин, следователь военной прокуратуры, — представился офицер. Документы не показал.

— Мы так-то уж дембельнулись недавно, — сказал я. — Уже не военные.

— А это неважно, — майор подошёл ближе к столу. — Дело было в 95-м, вы тогда ещё служили, когда всё случилось. И раз случившееся могло быть совершено военнослужащим, подключаемся мы — военная прокуратура. Поэтому и опрашиваю.

— И что случилось? — спросил я, кивнув Шустрому, чтобы молчал.

— Короче, — он посмотрел на часы. — Много времени нет, поэтому и сам хожу, повесткой некогда вызывать. Международный скандал тут нарисовался, вот и приехал в командировочку. Я расследую дело об убийстве журналиста, гражданина Великобритании, уроженца Латвии. Пропал он без вести в Грозном второго февраля 1995 года, в районе, который был под контролем вашего батальона, где проводил репортаж. Скорее всего, убит. И мне бы хотелось знать детали. Что видели, что слышали, всё пригодится. В Грозный уже уехать не получится, сами понимаете.

Я пихнул ногой Шустрого под столом, а военный следователь достал из кожаной папки фото от «полароида».

Вот уже знал, кто там будет. Так и вышло. На снимке тот самый снайпер, якобы «журналист», который приехал в Чечню, вот только совсем не для репортажей.

Он приехал убивать из своей навороченной снайперской винтовки. За деньги или за идею — неважно. Стрелять он умел, замочил многих.

Не из-за этого ли тогда сел Шустрый? Может, он тогда взял вину на себя за всех?

Надо выяснять, каким образом следак дошёл до нас, что выяснил, и решить, как отбиваться.

Глава 4

— Видел такого? — спросил следак, внимательно глядя на Шустрого.

Снимок взял я и присмотрелся к мужику в костюме. Здесь он выглядит важно, в рубашке, с фотокамерой на груди и значком «Press», который болтался на синем шнурке. Тот самый, видать, значок, который он нам показывал.

— А должен? — я перевернул снимок и прочитал, что написано сзади.

«Янис Плаудис». Нам он не представлялся и вообще пытался строить из себя русского, тем более, акцент у него был не особо сильный, хоть и заметный, говорил на русском он отлично. Но когда случайно произнёс, что латыш, Самовар сразу спросил: «Латышский стрелок?»

В шутку, конечно, но нам вдруг стало не смешно, мы переглянулись и решили проверить ту сумку. Ну а дальше — дело техники. Если бы не это — стрелял бы он нас дальше.

И всё же, как следак на нас вышел? Левых рядом тогда не было, только наш взвод, а в живых из него остались только мы всемером из Тихоборска. Да, кто-то из погибших мог сказать, что нашли снайпера, а он выпрыгнул с гранатой из окна, как тогда было принято говорить в таких случаях. Ещё кто-то мог это увидеть или найти тело.

Но тут ключевое — докажи. Если будем сами стоять на своём, уедет следователь с пустыми руками. Иначе будет так, будто тот снайпер достал нас из могилы.

Поэтому надо делать так, как договорились тогда — не видели, не слышали, не знаем. Если сочинять — подловит на неточностях, вдруг кто сказал про гранату.

— А ты-то почему отвечаешь? — Ерёмин посмотрел на меня исподлобья.

— А что, мои показания не нужны? — я усмехнулся. — Я в твоём списке разве не значусь? Ну проверь — Старицкий.

Всё равно бы он ко мне пришёл, а я не хочу, чтобы он беспокоил отца. Следак нахмурился, но полез в записную книжку, а я зыркнул в сторону опавшего Шустрого.

Лишь бы ничего не сказанул. Должен понимать, чем это чревато.

Потому что, если это всплывёт, нам никогда не поверят.

— А, Старицкий, я к тебе после хотел идти, — Ерёмин засмеялся. — Ну, значит, не придётся тащиться к тебе. Остальных, может, выдернете ко мне? Ваш взвод, ну и кто с других подразделений служил и здесь живёт.

— Мы всех и не знаем, — я передал снимок Шустрому. — В курсе только, что в десанте был парень из параллельного класса, но он погиб. И ещё в пятой роте был мой сосед, но он раньше вернулся, по ранению.

— Самострел? — следак хитро посмотрел на меня.

— А мне-то откуда знать? Там пули отовсюду летели.

Вообще-то да, тот тип сам стрелял себе в ногу, чтобы его комиссовали, и это обсуждали, потому что он стрельнул не туда, куда нужно. Не суть, пусть следак сам выясняет.

— Других не знаем, там не пересекались, — продолжил я. — Так-то много кто возвращался.

— Ну, вообще-то, да, вы же махра, пехота, а остальные здесь из других родов войск, — следак посмотрел на Шустрого. — Ну? А ты видел?

— Не видел, — Шустрый вернул снимок на стол.

— Вообще, никаких иностранцев не видали? — Ерёмин закинул фотку в кожаную папку.

— Видали. Комиссии ОБСЕ постоянно крутились, — сказал я. — Там