Сирийский рубеж 4 - Михаил Дорин

Но ведь сегодня 31 декабря. Нельзя было оставить сирийцев в беде в такой день.

Глава 5

Полёт по обратному маршруту показался мне длиннее обычного. Не сразу нам удалось найти разрывы в облачности, чтобы снизиться ближе к земле. Да и на подходе к Тифору руководитель полётами то и дело запрашивал нас об обстановке.

— 302-й, борт порядок?

— Подтвердил, — ответил я, выполняя снижение по спирали в найденный нами разрыв в слое облаков.

— А у 325-го? — продолжил опрос руководитель.

— 325-й, борт норма, — ответил мой ведомый Бородин, следовавший позади меня и тоже снижающийся к земле.

На этих вопросах «викторина» не закончилась.

— 302-й, подскажите погоду в районе работы.

— 7–10 баллов, низ 100–150, местами 200, верх 650–700 метров. Обледенение отсутствует, — доложил я доразведку погоды в районе Пальмиры.

Вертолёт медленно продолжал снижаться. Вибрация дискомфорт не доставляла, но спиной я ощущал, что вертолёт трясёт. Несущий винт работал без нареканий, а вот разница в оборотах двигателей была чуть больше допустимых 2%.

— Вилка в оборотах 3%. А сейчас 4%. Теперь снова 3%, — комментировал я происходящее по внутренней связи.

— Что может быть? — задал вопрос Заварзин.

— Возможно неисправность в системе регулирования оборотов несущего винта. На земле разберёмся, — ответил я, выравнивая вертолёт в 150 метрах от земли.

— Может сядем здесь? Кто его знает, что с двигателями, — предложил Максим.

— Можно. А работать, кто будет? Нас пока отсюда заберут, новый год настанет. А он уже скоро, — ответил я, вспомнив о том, какое сегодня число.

Максут согласился, слегка посмеявшись по внутренней связи. Ситуация совершенно не требовала таких решительных действий, как вынужденная посадка вне аэродрома.

Несколько минут спустя мы подошли к полосе базы Тифор. Посадку нам определили на рулёжную дорожку, чтобы не мешать очередной группе вылететь на задачу. Ещё одна пара Ми-24 в данную минуту вырулила на полосу и начала отрываться от бетонной поверхности.

— 328-й, 302-му, — запросил я ведущего пары.

— Ответил.

— Погоду слышали?

— Да. Учтём при… работе.

— Понял. До обратного, хорошей работы.

— Спасибо, 302-й.

Как по мне, то уже ощущается рутинная работа в Пальмире. Вся боевая деятельность эскадрильи теперь будет подчинена замыслу штурма города. Это уже видно и по быстрым передвижениям техников на стоянке.

— 302-й, посадка, — доложил я руководителю полётами, когда наш Ми-24 коснулся колёсами поверхности рулёжной дорожки.

— Вас понял. 302-й, вам срочно зайти на командный пункт, — довёл он до меня информацию.

— Понял.

В мыслях я уже морально был готов к тому, что сейчас мне там скажут. Мысли заместителя командира корпусом предсказать в точности трудно. Ничего хорошего не ожидаю, но и переживать не буду.

Совесть наша чиста, поскольку риск был оправдан.

Винты остановились. Я открыл дверь кабины, и тут же меня обдало прохладным воздухом, от которого слегка передёрнуло. Ещё и аромат на стоянке витал самый, что ни есть рабочий — керосин, выхлопные газы, смесь запахов от рабочих жидкостей и гарь, которую несло со стороны Пальмиры.

Я медленно отстегнулся, поправил жилет с запасными магазинами и начал вылезать из кабины. По пути захватил и талисман-игрушку, которую теперь постоянно таскаю с собой.

— Командир, как аппарат? — спросил у меня бортовой техник, протягивая журнал для росписи.

На Ми-24 в экипаже всё так же присутствует бортач, но на большинство вылетов его решено было не брать. Из соображений снижения потерь, в случае атаки по вертолёту.

Я убрал в карман игрушечного мышонка и взял протянутую мне шариковую ручку.

— Отлично. Вот только «вилка» вышла в оборотах перед посадкой. Посмотри, что там не так, — объяснил я, ставя «автограф» в журнале.

— Хорошо. Но тут не только двигатель смотреть нужно, — указал лейтенант на вертолёт.

Я оторвал взгляд от журнала и посмотрел, на что указывает бортовой техник. Дверь на вертолёте была сильно повреждена, на правой стороне несколько пробоин от крупнокалиберных пулемётов. Подняв голову вверх, я обнаружил, что и в пылезащитное устройство было несколько попаданий. Повреждение не существенное, но заметное.

— И в лопастях есть дырочки, — указал бортач.

— Издержки профессии. Через сколько борт будет в строю? — спросил я.

— Ну тут начать и закончить. Полтора-два часа, товарищ командир, — улыбнулся лейтенант.

— Тогда работайте. Да, и за матчасть спасибо. Не подвела, — пожал я руку бортовому технику.

— Она никогда не подводит.

Закончив разговор, я подошёл к передней кабине, где ещё сидел Заварзин. Он всё ещё сидел и не выходил из вертолёта.

— Чего сидишь, Максут? — спросил я.

— Да… это… уснул, короче, — ответил лейтенант и заспешил вылезти через открытый люк своей кабины.

Вижу, что в его движениях есть некая нервозность. То ли это от усталости, то ли от пережитого волнения во время полёта.

— Ну и как поспал?

— Ну, не спал я. Отойти не могу от вылета. В бою вроде всё контролировал, видел, наблюдал, докладывал…

— Ты хвалишься что ли? — улыбнулся я, перебив Заварзина, который начал разгонять скорость выдачи слов.

— Никак нет. Фух! Напряжение от боя никак не проходит, — ответил мой оператор, опуская голову.

Мне показалось, что он стыдится того, что ему было страшно в полёте. Ведь была пара моментов, когда нам пришлось пройти «по краю» — не поймать ракету, критическое попадание снарядов из ДШК или зенитной установки.

— Это всё нормально. Ты думаешь у меня не потеет в самых нескромных местах, когда в нас летит ракета ПЗРК?

— Мне почему-то кажется, что нет, — посмеялся Заварзин.

— Страх — это нормально. Волнение и напряжение тоже весьма частые «спутники» в бою. Главное, чтобы они не мешали соображать и дело делать. Так что выдыхай, Максут, — похлопал я парнишку по плечу.

Заварзин кивнул и пошёл вслед за мной в сторону здания высотного снаряжения. Но по его лицу было видно, что он задал ещё не все вопросы.

— Командир, а почему вы меня Максутом называете?

— Не нравится? — уточнил я.

— Да, нет! Прозвище звучное. Интересно, почему именно «Максут»?

Вот что ему ответить? Объективной причины нет, но прозвище прикольное.

— А почему бы и не «Максут»? — спросил я.

— Действительно. Максут, Максут… хорошо звучит, — обрадовался Заварзин.

Максим постепенно отошёл от напряжения,