Смерть на обочине - Евгений Васильевич Шалашов
– Тебе пенсию за мужа перестанут платить, если замуж выйдешь? – спросил я, слегка обеспокоившись будущим своей квартирной хозяйки. Она теперь мне не чужой человек. Странно, что жалованье у Литтенбранта меньше моего. Неужели это от чина зависит? А выслуга не учитывается? Или у него выслуга маленькая?
– Пенсию за покойного мужа перестанут платить, – кивнула Наталья Никифоровна. – Не платят вдовам, если они во второй раз замуж выйдут. Но у меня кое-какие сбережения есть, – похвалилась хозяйка. – Не очень много, но рублей двести скопила. Если замуж надумаю выходить – не бесприданницей к Петру Генриховичу пойду, с капиталом. И дом этот можно хорошо продать – триста рублей, а если с мебелью, то и пятьсот дадут, не меньше.
– Подожди, как это, дом продать? – опешил я. – А я куда?
– Здесь и останешься, на улицу никто не погонит, – успокоила меня хозяйка. – У нас с вами, Иван Александрович, уговор на год был, его не нарушат. Станешь новому хозяину деньги за квартиру платить, вот и все.
– Нормально, – фыркнул я. – Представляю, объявление висит: «Продаю дом вместе с квартирантом».
– Объявление, положим, писать не стану, нет надобности. На мой дом желающие и так найдутся. А ты, если захочешь, всегда новое жилье отыскать сумеешь, – невозмутимо ответствовала Наталья Никифоровна.
– Где я его найду?
Эгоизм чистейшей воды. Но дом этот мне нравится… и хозяйка. В том смысле, что и в постели хороша, а уж готовит-то как божественно! Но мешать Наталье Никифоровне обзавестись мужем не стану. Впрочем, даже если бы и пытался, все равно бы не смог. Да и зачем это мне? Значит, придется смириться.
Наталья Никифоровна потерлась щекой о мое плечо и сказала:
– Иван Александрович, ты не переживай так. Не завтра я дом примусь продавать, да из города уезжать. Пока то-сё, сколько времени пройдет? Месяца три, не меньше. Я ведь не барышня семнадцатилетняя, чтобы очертя голову замуж выскакивать. Мне и на дом Петра Генриховича нужно посмотреть, и на село. Вдруг не понравится? Кто знает, как он живет? Он же охотник, а для них главное, чтобы было куда подстилку кинуть да собак обустроить.
Вряд ли у Литтенбранта в селе Нелазское охотничий домик – лесная избушка на курьих ножках или заимка. У него жена крестьянкой была, стало быть, хоть какой-то дом должен быть.
– А что ты самому Петру Генриховичу отписала? – поинтересовался я. – Согласие дала?
– То самое и отписала. Мол, нет я вам не говорю, но и да пока не могу сказать. Мне все обдумать нужно. А я, хотя и вдова, решение – выходить замуж или нет, принимаю сама, но нужно с родней посоветоваться. И отец с матерью у меня живы, и сестры старшие есть. Но для начала хотела бы с вами пообщаться. Приезжайте в Череповец, пообедаете у меня, поговорим.
– Ты меня заранее предупреди, когда Литтенбрант приедет, – пробурчал я. – Чтобы мне за стеночкой не страдать, я на этот день номер в гостинице закажу.
– Ох, и дурак же ты, Иван Александрович, – вздохнула хозяйка. – Неужели ты думаешь, что сразу его в постель пущу?
Примерно так я и думал. Ребята они взрослые, чего тянуть-то?
– Но, Иван Александрович, имей в виду – если Петру Генриховичу согласие на замужество дам, тебя к себе больше не подпущу. Один раз изменила, всю жизнь каюсь.
Ух, а до чего хороша Наталья Никифоровна! Повезет господину сельскому следователю, если она согласие на брак даст.
– Понимаю, чего уж там… – сказал я, подгребая ее к себе и принимаясь целовать ее лицо, шею, плечи, потом спустился чуть ниже.
– Ваня, да сколько можно?! Ах ты…
Глава четвертая
А был ли мальчик?
Почему авторы книг про попаданцев не предупреждали, что в прошлом времени существовала шестидневная рабочая неделя?[10] Про крестьян не говорю – у них работа ни в какие графики не укладывается, все зависит от сезона и от того, подоена ли корова, нет ли, но наш брат-чиновник? Ему-то за что?
Хорошо, что у меня имеется некая «прививка» – как-никак в школе работал, приходилось вести уроки и по субботам. Как говаривал мой коллега, бывали «субочие работы».
Еще, как на грех, Наталья Никифоровна накормила меня завтраком раньше, чем обычно, и, когда я вышел из дома, взглянул на часы, обнаружил, что до начала трудового дня еще целых полчаса. Чтобы не выглядеть в глазах сослуживцев чересчур правильным и трудолюбивым (да и дел у меня нет), решил сделать небольшой крюк, обойдя пару кварталов и прудик, именуемый Чистым.
Читал, что в Москве прежние Поганые пруды стали именоваться Чистыми после основательной чистки, устроенной Александром Меншиковым[11], а отчего здешний прудик так назван, не знаю. Спрашивал у людей, те только пожимали плечами – мол, всегда так звали.
К некоторому удивлению обнаружил, что, несмотря на позднюю осень и раннее утро, возле водоема, обрамленного старыми березами, столпился народ, а двое городовых шарят по дну пруда баграми. Третий – Фрол Егорушкин – пытается отогнать праздных зевак. Время от времени ветеран русско-турецкой войны кричал:
– Не толпитесь тут! Расходитесь!
Куда там! Несмотря на то, что мужчинам положено сейчас находиться на работе, женщинам на кухне, а «школярам» – на занятиях, никто даже не почесался. По-хорошему – надо бы выставлять оцепление, но кого в него ставить? Вот и устроили бесплатное представление. Развлечений в Череповце мало, а тут что-то интересненькое происходит. И я даже догадался, что именно. Определенно, здесь кого-то утопили, либо кто-то утопился. Если утопленник – так и хрен с ним, а если убийство, то очень плохо. Завтра у меня встреча с Леной и знакомство с ее теткой.
Толпа, при виде судебного следователя, расступилась, и я прошел к городовому.
– Здравия желаю, ваше благородие! – козырнул мне Егорушкин.
– Здравствуйте, господин фельдфебель, – поздоровался я в ответ, прикладывая два пальца к козырьку собственной фуражки. Кивнув на парней, без особого энтузиазма орудовавших баграми, спросил: – Утопленник? Или утопленница? Надеюсь, не криминал?
– Утопленник. Самоубийца, – бодро доложил Фрол. Подавив кривую ухмылку, добавил: – Вроде опять любовь. – Вздохнув, пожал плечами: – Какая-такая любовь в пятнадцать лет? Гришка Петров, из Александровского училища. Час уже его ищем, заразу такую. Гляньте, если не лень – вещички лежат и предсмертная записка сверху. Записку-то я велел пока вместе с барахлом оставить, потом в участок сдам.
Я кивнул
