Интервенция - Иван Алексин
— Хорошо, коли так. Надоела эта слякоть!
— Нужно было в Москве оставаться, — не замедлил с упрёком Тараско. — С Вором мы, Фёдор Иванович, и без тебя бы управились. А ты бы за столицей лучше последил.
— Это зачем же? — тряхнул я головой, стряхивая с шапки снег.
— Ну, как же? — удивился мой друг. — За кем Москва, тот и правит.
— Правит тот, за кем войско, — не согласился я. — Помогла мне та Москва, когда войско под руку Отрепьева переметнулось? А был бы я сам с войском, может и сумел бы измену пресечь. Вон Васька Шуйский, — продолжил я, шмыгая носом, — когда сам войско возглавил, смог Болотникова одолеть, а стоило на других воевод положится, и где он теперь, тот Васька? В аду кости греет. Вот и я, лучше уж здесь с войском побуду. Даже если москвичи мне изменят, с войском всегда есть надежда столицу обратно вернуть. Изменят служивые и всё. Можно опять на чужбину без оглядки бежать. Только в этот раз навсегда.
— Да как же то может быть, государь! Батюшка измены не допустит!
Я оглянулся назад, смерил насмешливым взглядом одного из рынд.
Ну, надо же, заговорил! А то с самой Москвы, кроме «будь здрав, государь» от Бориса Грязнова ничего и слышно не было. Только держится сзади как приклеенный и в спину дышит. И что характерно, даже Никифор между нами не лезет. Видимо, перед отъездом из Москвы, успел со всесильным Слугой государевым пообщаться. Василий Грязной, при желании, умеет очень убедительным быть.
В принципе, против дополнительного охранника я и сам был не против. Понятно же, что случись что, внук бывшего опричника, не раздумывая, за меня жизнь отдаст. Но само постоянное присутствие хмурого, немногословного жильца немного раздражало.
— Государь, — не дал мне ответить Никифор, с тревогой всматриваясь в снежную завесу. — Вроде дозор возвращается.
— Где?
—.Да вон, прямо через поле ломятся!
К нам подъехал десяток всадников из отряда Подопригры, расступились, пропуская вперёд смертельно уставшего, с торчащим из плеча обломком стрелы молодого воина в видавшим виды тегиляе.
— Так это же Петрушка Колупаев, государь, — во второй раз за этот день соизволил открыть рот Грязной. — Сын боярский из Одоева, — пояснил он мне.
— Государь⁈ — неверяще уставился на меня дворянин. Впрочем, за Грязным привычки шутить явно не водилось, поэтому Колупаев, быстро сориентировавшись, буквально сполз с коня, ухнув коленями в белую жижу. — Спаси, государь! От всех жителей Одоева тебе челом бью!
— Это от кого же я их спасти должен? — невесело усмехнулся я. — От их собственной измены? Да и ты, выходит, руку вора держал.
— Колупаевы тебе завсегда верны были, царь-батюшка, — не вставая с колен, поднял голову воин. — Моего батюшку за это Вор, что царевичем Петром себя величал, велел смерти предать!
— Это правда? — оглянулся я на Грязнова. Раз он здесь самый признанный эксперт по одоевскому дворянству, пусть и докладывает.
— Правда, государь, — подтвердил тот. — Сына боярского Никитку Колупаева самозванный царевич три года назад повелел со стены одоевской крепости сбросить.
— Ну, поднимайся, Пётр Никитич, коли так, — усмехнулся я. Двое рынд, соскочив с коней, помогли подняться раненому. — Что там с Одоевым такого случилось, раз ты со стрелой в плече по окрестностям Тулы скитаешься?
— Ногаи, царь-батюшка. Пять сотен к городу подошло. А у нас добрых воев и сотни не наберётся. Кто к Калуге ушёл, кто на Дон подался. Не выдержать нам доброй осады.
— Пять сотен, — протянул у меня за спиной Никифор. — Видать какой-то бей решил впереди орды со своим отрядом проскочить да вволю пограбить.
— Ну, и пусть грабит! — зло поджал губы Тараско. — Раз жители Вору поклонились, пусть Вор их и защищает. Иным впредь урок будет!
Я тяжело вздохнул, наблюдая как гаснет надежда в глазах гонца. В чём-то, конечно, Тараско прав. Именно на Юге русского государства горячо поддерживали всякого рода самозванцев и воров. Именно они стали той базой, в которой черпали силу эти проходимцы. Но это были мои земли, мои города, мой народ. И ещё у меня были личные счёты с ногаями.
— Найдите мне Подопригору. Хватит ему без дела по лесам шастать!
* * *
— Просыпайся, Богдан. Ну, и горазд же ты спать! И не добудишься никак!
— Чего тебе, Ослоп.
— Да Сагайдачный Раду сзывает, — высокий тощий как жердина Остап, за свою худобу и рост получивший от сечевиков меткую кличку «Ослоп», продолжил тормошить товарища. — Хлопцы сказывают, что королевский универсал с призывом на московитов в поход идти, на Сечь привезли. Поднимайся скорее, в шинок сначала забежим. Там Порохня всех товарищам по чарке горилки наливает. Выпьем да пойдём послушаем, что кошевой лыцарству сказать хочет.
При упоминании о горилке Богдан оживился. Пожилой сечевик, кряхтя, поднялся с ложа, нашёл мутным взглядом кадку, припал к ковшу, всасывая в себя тепловатую влагу.
Порохню Богдан уважал. Да и кто на Сечи не слышал об удачливом атамане, отголоски подвигов которого и сюда уже давно долетели? Подняться до царского воеводы, одержать несколько славных побед, встать рядом с правителем огромной страны. И это после неудачного похода в Крым и попадания за рабское весло на галере?
Среди лыцарства очень ценилась удача. Большинство отправлялось на Сечь, втайне мечтая о славе и богатстве. Порохня стал этаким символом, доказывающим, что их мечты реальны. А его отказ, во имя лыцарства, от боярского чина, места рядом с царём и богатого поместья, подняли престиж, вернувшегося на Сечь атамана, на недосягаемую высоту.
Но, кроме всего прочего, Порохня оказался ещё и небывало щедр, угощая, уже который день сечевиков на свой счёт. Вот и Богдан вчера после этакого угощения еле по кровати дополз.
— Ну, пошли, раз на Раду кличат, — решительно тряхнул головой Богдан. — Послушаем, что нам Старши́на скажет.
Запорожская Сечь бурлила. Полупьяные сечевики свирепо кричали, потрясая саблями, грозили друг другу кулаками, палили из пистолей. Богдан бесцеремонно вклинился в бурлящую толпу, выдвинулся в первый ряд.
— О чём ты говоришь, кошевой⁈ — проревел в этот момент Яким Бородавка. — Зачем нам нужен этот поход на Московию? Реестр? Там мы запорожцы низовые. Нам до увеличения реестра дела нет!
— Нам нет, так братья наши в него
