Альманах гурманов - Александр Гримо де Ла Реньер
Горячим и жирным блюдам на полдничном столе делать нечего. Середину стола должен занимать огромный круглый пирог-турта со смешанной начинкой, заказанный у господина Кошуа, господина Леблана, господина Лесажа или господина Жоржа; на двух концах должны размещаться сливочный сыр розовый или ванильный и смесь фисташкового сыра-мороженого со взбитым сыром – и не забудьте, что все это должно быть доставлено от госпожи Ламбер, которая после ухода от дел госпожи Лабан справедливо считается лучшей парижской молочницей, или же от ее достойного соперника господина Купе. Вокруг пирога займут место шесть тарелок с превосходными фруктами, купленными у вдовы Фонтен или у господина Овре; выбор фруктов зависит от времени года. Углы стола будут отведены сладостям: булочкам-бриошам от господ Лесажа и Руже, меренгам с кремом от господина Руже, от его ученика господина Перье или от господина Бено; «аббатисам» и смешанным тарталеткам от господина Жоржа, а еще лучше – «фаншонеткам» от господина Руже[358] и пирамидам фламандских вафель от господина Ван-Росмалена. На свободных островках между этими лакомыми архитектурными постройками разместятся тарелки с вареньем и сушеными фруктами от господ Дюваля или Руссо, Удара или Бертелемо, пряниками и марципанами от господина Эмара и большими и малыми бисквитами от господина Руже. Что же касается напитков, то юным гостям следует предложить превосходные сиропы от господ Танрада, Мартена или Фоллопа и пятнадцатилетнее фронтиньянское вино[359] от господина Тайёра, а в самом конце трапезы смогут они усладить уста лучшими в Париже ликерами, за которыми следует послать к господам Ноэлю Ласерру и Лемуану; у этого последнего можно также закупить мягкий как бархат «Аравийский крем». Адреса всех этих поставщиков содержатся в первом томе нашего альманаха, так что всякий, у кого найдутся несколько лишних луидоров, может без труда устроить вкусный и изысканный полдник, дабы запечатлеть сахарными буквами в умах подрастающего поколения годовщину 18 брюмера, сладкие плоды которого мы вкушаем вот уже четыре года[360].
Если наше описание этого скромного празднества поможет возродить в Париже обыкновение полдничать, юношество, надеюсь, будет нам признательно.
Об ужине
Если завтрак – трапеза дружеская, обед – трапеза официальная, а полдник – детская, то ужин – трапеза, посвященная любви. Час ужина предшествует часу любовного свидания, в эту пору голос долга и зов дел умолкают, а мягкий свет свечей располагает к мыслям о любви. Добавим, что дамы за ужином держатся любезнее, чем во время любой другой трапезы; кажется, что чем ближе то время, когда власть их делается безграничной, тем более нежны и соблазнительны они становятся. Ночью они всемогущи, и это им так хорошо известно, что многие из них окончательно раздружились с солнечным светом.
Впрочем, ужин посвящен не только любви, но и Аполлону. Именно за ужином рождается больше всего острых слов и веселых фраз, именно за ужином все наперебой шутят и каждый стремится похвастать умом природным, заемным и даже отсутствующим. Особенно отличаются об эту пору литераторы, однако желание нравиться воодушевляет всех гостей без исключения, так что общий разговор уподобляется блистательному фейерверку.
Так, во всяком случае, ужинало парижское хорошее общество в прежние годы; ныне эти ужины живы лишь в памяти тех, кто имел счастье на них присутствовать. Там каждый был истинным французом – любезным с той прелестью, предупредительностью и легкостью, какие отличают эту благословенную нацию, единственную, коей ведома радость беседы, ибо она одна умеет касаться до всего слегка с неизъяснимым изяществом, ни на чем не настаивая сверх меры; так пчела собирает нектар со всех цветов, не задерживаясь ни на одном из них. Все прочие народы Европы рассуждают или спорят; беседовать умеет только француз.
Что же сталось с этими восхитительными ужинами, которые собирали в святилищах роскоши весь цвет двора, города и словесности и во время которых между гостями было куда больше равенства, неразлучного с истинным наслаждением, нежели при провозглашенной вскоре республике; ужинами, где люди родовитые, сановные, умные и зажиточные мерялись исключительно любезностью, вкусом и изяществом; где никто не хвастал выдающимися достоинствами, ибо жизнь в свете научала всех смирять самолюбивые порывы; где первая красавица и модный поэт, всемогущий министр и придворный фаворит казались одинаково ревностными приверженцами истинной свободы?
Увы, этим прелестным ужинам положил конец революционный поток, который все разрушил, все истребил. На наших глазах их заменили те братские трапезы, которые устраивались повсеместно на берегах сточных канав и во время которых между гостями устанавливалось торжественно восхваляемое на всех углах равенство Каина и Авеля; ибо никогда еще во Франции не было меньше свободы и равенства, нежели в те годы, когда стены всех домов были обклеены афишками, эту свободу и это равенство прославляющими.
Нравы и состояния, звания, тон и дух – переменилось всё, и если бы даже удалось воскресить отдельные составные части этих бесценных собраний, повторить их сегодня все равно никому бы не удалось; ни люди, ни умы, ни речи – ничто не прижилось бы в нынешнем обществе.
Как ужинать в городе, где обедают не раньше шести вечера, где театральные представления оканчиваются в полночь, а страсть к игре охватила всех до такой степени, что даже бывшие маркизы и бывшие королевские советники сделались держателями игорных домов, где большинству богачей недостает познаний и светской опытности, а большинству женщин – ума и воспитания и где учтивость и обходительность вскоре сделаются полузабытыми преданиями?
Кое-кто попытался заменить ужины чайными собраниями, но попытки эти успеха не имели: между двумя этими трапезами нет ровно ничего общего, и составные части одной суть полная противоположность тем, из которых состоит другая. Разорительные чайные собрания, которые по карману только хозяевам очень зажиточным, не похожи ни на что, потому что похожи на все сразу. На эти беззаконные пиры нет доступа ни острому уму, ни тонкому вкусу. Здесь не найдешь ни приятной беседы, ни вкусного вводного блюда, ни острой шутки, ни сочного жаркого. На стол водружают толстые ломти холодного мяса, которые настоящий Гурман переваривает так же плохо, как и толстых Мидасов, восседающих вокруг стола; шутки заменяются каламбурами, эпиграммы – шпильками, веселость – разгулом, а приправляется все это таким тоном, который несчастные обломки прежнего хорошего общества усвоить решительно неспособны. Добавим, что участники этих собраний
