Смерть в июле и всегда в Донецке - Дмитрий Александрович Селезнёв
Поэтому траншеи, окопы и блиндажи стараются рыть глубоко. Они могут быть сделаны как для государственного телевидения, приехавшего снять репортаж про образцовое подразделение, так и наспех из говна и палок, чтобы закрепиться на только что освобождённом участке. Но чем глубже они, тем лучше. Под Соледаром я видел трёхметровые траншеи, вырытые «небратьями» с помощью экскаватора. В боках этой длинной толстой, извивающейся в земле змеи, длиною на сотни метров, чернели лисьи норы на случай обстрела кассетными боеприпасами. Однако в этом случае нашим «небратьям» смерть обмануть не удалось — на этот участок был внезапно переброшен «Вагнер». А со смертью у «музыкантов» был подписан свой контракт.
В жилище прежде всего важна крыша. Если нет крыши, то какое же это жильё? Крыша — это основная идея жилища. Идея окопов и траншей, доставшаяся нам от мертвецов Первой мировой, прекрасна, но всё-таки, как ни крути, прогресс с того времени далеко шагнул вперёд, средства для поиска жертв Молоху войны стали изощрённее, и теперь кружат над окопами не легко сбиваемые дирижабли с наблюдателями, а беспилотники со сбросами.
Поэтому находиться в старом добром блиндаже спокойнее, чем в траншее. Конечно, накаты брёвен в три ряда не уберегут от прямого попадания снаряда — артиллерия стала точнее, чем сто лет назад — но даже худая крыша над головой создаёт иллюзию безопасности. А человеку нужно отдыхать, он не может находиться в постоянном напряжении, в ожидании, что его убьют. Да, именно крыша, какой бы она тонкой или толстой ни была, всегда вселяет уверенность, пусть и не всегда обоснованную.
Помню мы, как полные придурки и лоботрясы, выехали целым журналистским табором, чтобы посетить Николо-Васильевский монастырь старца Зосимы под Угледаром. Этот старец был провидцем. Он хоть и умер в 2002-м, но предсказал эту войну, он предупреждал, что бесы будут скакать на Майдане и что американские снаряды, аки семена смерти, будут ложиться в Донецкую землю, и тем, кто тогда народился, не позавидуешь: их ждут тяжёлые испытания. И фактически все мы сейчас живём в будущем мире старца Зосимы, в его тревожных грёзах, пусть не все это и понимают. Всё происходит согласно его предсказаниям. Правда, то, что Киев будет разрушен, пока не сбылось, но ещё же не вечер. По идее, всё должно окончиться объединением трёх русских народов, но судя по тому, как всё пошло-поехало и идёт, до этого ещё далеко.
Похоронен старец на территории монастыря, где жил и проповедовал. С начала СВО монастырь постоянно обстреливают, там нет электричества, воды и еды, но упрямые монахи и монахини не покидают его и там молятся. Николо-Васильевский монастырь стал местом паломничества и нашей команды. Но с каждым разом туда всё труднее было добираться. А тут мы поехали в неуместный момент: перед самым украинским контрнаступлением.
Фактически, монастырь находился уже в серой зоне. Небо над ним всё жужжало — в воздухе могло находиться по нескольку дронов. От дороги, по которой мы ехали, через поле, была видна лесополка, эта посадка была когда-то наша, а теперь уже стала не наша, и нас, таких дерзких и отчаянных, едущих на двух машинах стык в стык, вполне могли и обстрелять.
Но для такого риска были веские причины. К нам из Питера приехали русский писатель Айрапетян и модный фотограф Провоторов, мы показывали им достопримечательности заповедной зоны СВО, и посещение монастыря входило в нашу военно-туристическую программу.
Правда, в этот раз путь к монастырю нам преградил блокпост. На нём стоял упрямый солдат, наверное, самых упрямых частей МО и отказывался пропускать дальше без приказа свыше. Мы стояли на открытым пространстве достаточно долгое время, пока выясняли отношения, и группу автомобилей могли срисовать с воздуха. Поэтому буханку мы решили отогнать подальше, а сами «спешились» и скрылись в помещении блокпоста.
Помещение представляло собой гараж метров 25 квадратных. Парни его обустроили, чтобы дежурство на посту проходило в комфортабельной обстановке. На стенах и на полу висели ковры, поставлено кресло и несколько стульев. Я обратил внимание на висящие часы в виде сердечка, которое составляли два изгибающихся в поцелуе лебедя. Часовые стрелки застыли и не ходили: они показывали неправильное время — на улице было отнюдь не до любви. Но это был не бесполезный аксессуар — он имитировал уют и создавал домашнюю обстановку.
В гараж нас набилось восемь человек, да ещё двое дежуривших на улице. Провоторов, оглядывая крышу, выложенную из бетонных блоков, осторожно спросил, поправляя под шлемом тонкие очки на носу, безопасно ли тут находиться.
— Нет конечно, — ответил я, безумно улыбаясь. На меня уже год с лихуем падал загар войны, и я, хоть и был, как мои друзья Провоторов и Айрапетян, питерским интеллигентом, и до войны мы часто вместе вели интеллектуальные беседы в питерских пабах, но я уже долгое время находился здесь и обоснованно считал себя бывалым по сравнению с ними.
— Прямое попадание артиллерийского снаряда всех тут нас разъебёт нахуй, — заверил я.
Тем более причина для удара была: если на двух дежурных жалко было тратить снаряд стоимостью 1 тысячу долларов, то цель из 10 человек оправдывала такие инвестиции. Какими бы мы там ни были талантливыми журналистами и фотографами, рефлексирующими интеллигентами, интеллектуальными писателями или читателями, которые смогли прочитать хоть раз в жизни «Улисса» Джойса, — если нас заметили с дрона и решили нанести удар, нам реально всем пиздец.
— На месте хoxлов я так бы и поступил, — подбодрил я товарищей.
Они тоже разулыбались. Война — это всегда безумие. Вообще, когда я стал военкором, то заметил, что все военные журналисты немного ебанутые, каждый по-своему. Я тоже, но в меньшей степени, я даже, скорее всего, исключение, таблетки от невролога три раза в день пью и валерьянку утром и на ночь. Но лёгкое помешательство на войне — это тоже своего рода лекарство, это тоже своего рода маскировка. В хаосе войны лучше всегда находиться немного безумным, это типа прививки, чтобы окончательно не сойти с ума.
Но всё равно, опасность уже домысливал мозг, но первичный импульс, который
