Живой Дагестан - Владимир Д. Севриновский
В советское время дагестанские ремесла пытались вписать в систему коллективного труда – частных мастеров сгоняли в фабрики и артели, где акцент делался на серийной продукции. Хотя главные бренды – такие, как Кубачи, – продвигались по всей стране, индивидуальная предприимчивость, в прошлом позволявшая ремесленникам добираться до Японии и США, изживалась. После распада СССР почти все эти фабрики разорились или влачат жалкое существование. Ремесленники вернулись в домашние цеха. И все же большинство по инерции продолжает советскую традицию массовой дешевой штамповки – хотя соревноваться по цене с товарами из Китая или Пакистана бесполезно. Стремление сократить расходы приводит к падению заработков. Обедневшие мастера уезжают или работают небрежно, тем самым замыкая порочный круг. Порой это обосновывают следованием традиции, но если традиция не развивается, а механически консервируется, она мертва. Так было и раньше – едва ли какое-либо ремесло застывало на века в неизменности. Резчики по камню становились ювелирами, ювелиры – стоматологами. То, что кажется наследием глубокой древности, полторы сотни лет назад было дерзкой инновацией.
Все успешные решения, которые я видел у самых разных дагестанских мастеров, сводятся к одному – выходу в элитный сегмент в противовес всеобщему стремлению сделать проще и дешевле. Герман Кабирски, хотя и нанимал на работу кубачинцев, выработал собственный авторский стиль и стал культовым ювелиром с армией поклонников по всему миру. Ариф Сулейманов открывает одну фабрику дорогих ковров за другой. Роберт Ченсинер превратил кайтагскую вышивку в предмет вожделения богатейших коллекционеров Европы. Думаю, что этот подход в сочетании с развитием этнотуризма, приводящего состоятельных клиентов непосредственно в аулы мастеров, – единственный путь к выживанию и развитию кавказских ремесел.
Канатоходцы
На склонах еще зеленела последняя трава осени, а вершины окрестных гор уже покрыл слепящий снег. Пастух гнал по тропе коров и телят, издали похожих на знаки азбуки Морзе. Высокий дед в барашковой шапке пахал крохотное поле на двух ослах, а его жена подбирала вывернутые плугом редкие картофелины, оставшиеся с прошлого урожая, и складывала их в погреб, черной ямой зияющий прямо среди борозд. Стайка детей, высыпавших из школы на переменку, играла в подобие тенниса, используя вместо ракеток учебники. А совсем рядом, за углом, по высоко натянутому тросу шла в фиолетовых шароварах и кожаных башмачках, натертых канифолью, худенькая девушка по имени Зумруд. Одна, без балансира и страховки. Горские старухи не отрываясь глядели, как она ловит тонкими руками равновесие, изгибается, пытаясь удержаться, но все же двигается дальше. Эхо шумело в ущелье, словно аплодисменты невидимых зрителей. Ведь крохотное селение, затерянное среди дагестанских гор, – знаменитая Цовкра-1, аул канатоходцев. Местные зовут их пехлеванами, что в переводе с фарси означает «борец» или «богатырь».
Никто не знает, когда тут зародилось это искусство. Краеведы полагают, что это произошло в XVI веке, когда на Великом шелковом пути появились бродячие труппы канатоходцев – узбеков, азербайджанцев и армян. Вместе с ними отправлялись на далекие гастроли, именуемые отходничеством, и цовкринцы, порой добираясь даже до Китая.
Чтобы устроить представление, приходилось основательно потрудиться: найти длинные бревна для стоек, выкопать полуметровые ямы, натянуть канат… Под аккомпанемент зурнача и барабанщика пехлеван показывал трюки, а на земле почтеннейшую публику развлекал шут в козлиной маске с бубенцами. Смертельные кульбиты сменялись прибаутками и лезгинкой, а под конец «козел» ловко хватал деревянным ртом плату за представление. Волнение зрителей было вполне оправданным: порой канатоходцы падали и разбивались. Любая ошибка могла стать роковой, но даже при идеальном выступлении старенький канат иногда не выдерживал и рвался. Опасность остается спутником пехлевана до сих пор – редкий канатоходец обходится без переломов. Ведь ходят цовкринцы, как и сотни лет назад, без страховки. Разве что стальной трос, хоть и ржавый, подводит реже, чем конопляный канат.
На старых видеозаписях Зумруд, тогда еще третьеклассница, отрабатывает первые трюки.
– Я дочь против ее воли научил, – хвалится репортерам Рамазан Гаджиев, руководитель школы канатоходцев. – Сыновья давно мастерами стали, а она все не хотела. Тогда я был вынужден сам ее поднять и насильно сделал канатоходкой.
– Боялась, а такая довольная пришла домой! – вторит ему жена.
– У нас, когда ребенок самостоятельно проходит по канату, считается, что это его второй день рождения, – подытоживает Рамазан.
А сама маленькая Зумруд, смущаясь, говорит, что мечтает стать циркачкой…
Добраться до Цовкры непросто, зато уже сама дорога настраивает на волшебный лад. Подъезжаешь к самому длинному в республике Гимринскому тоннелю со стороны Буйнакска – небо обложено серыми тучами, накрапывает мелкий дождик. Четыре с лишним километра под горой – и выныриваешь в ясную летнюю синь, словно перенесся неведомо куда, то ли в пространстве, то ли во времени. Но вот наконец и лакские горные районы, где водители попуток могут сделать часовой крюк, чтобы подвезти незнакомого человека, не забыв до отвала его накормить. Какие бы потрясения ни случались внизу, сюда доходят лишь отголоски.
– Что такое ваххабизм? Наши сельчане даже не знают, – пожимает плечами носатый лакец. – Кто хочет – молится для чистоты души, а другим мы не навязываем. Где, в какой религии сказано, что нужно убивать людей? Правда, порой бывает – кто-нибудь нарушил закон, подрался с полицейским, испугался тюрьмы и убежал. Его сразу называют ваххабитом. А он и намаз-то делать толком не умеет.
Горы, средневековые ограды в селениях, каменные арки – все это больше напоминает не Кавказ, а Гималаи. Убери надписи на русском и вездесущие «Лады» – и покажется, что не Россия это, а север Индии или Непал. Здесь еще сильны доисламские традиции, и весной лакцы, несмотря на осуждающее перешептывание соседей, широко отмечают праздник первой борозды и Новруз, корни которого уходят еще в эпоху огнепоклонников. Недаром само название Цовкра переводится как «знающие огонь». А порядковый номер ей присвоили потому, что неподалеку находится Цовкра-2, расположенная на таком крутом холме, что кажется – скромные жилища громоздятся друг на друга, сливаясь в один многоэтажный дом.
Раздолбанная попутка с паром, валящим из-под капота, бойцовым петухом в багажнике и крышей, обильно посыпанной сахаром – чтобы лучше продавалась, – домчала меня до цели и остановилась, как загнанная лошадь, посреди села, возле мемориальной таблички с долгим перечнем отважных пехлеванов, прославивших советский цирк. Рассказывают, что в 1935 году четверых молодых цовкринцев, выступавших по Кавказу с любительскими представлениями, заметил директор киевского цирка Давид Семенович Вольский. Пораженный мастерством канатоходцев, он пригласил их учиться в цирковой школе, причем общаться приходилось через переводчика: русским языком
