Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов
— Ну-у, — облегченно протянул Веня и усмехнулся. — Ваше, извините, сито… или, как бы это сказать… решето… В общем, вашему зонтику, извините, давно на переплавку пора, мамуля… А тут все же — взгляните: «Тейдзин найлон»!
— Две бутылки, — сказала хозяйка.
— Три, — испуганно сказал Пепелков.
Тетя Зина повернулась, нырнула в комнату за портьерку и через одно мгновение вручила Пепелкову три совершенно одинаковых «пузыря», на этикетке каждого из которых четко была проставлена государственная цена — один рубль восемьдесят семь копеек.
— «Тейдзин найлон», сто процентов, — продолжал между тем бубнить Пепелков, рассовывая бутылки по карманам. — Фирма ведь… «Футагава», понимать надо. «Тейдзин найлон»…
От хозяйки, впрочем, все эти слова отскакивали, как от стены.
На лестнице мужик вытащил жестом фокусника откуда-то из-за отопительной батареи стакан и потребовал свою долю. Он выпил, аккуратно утерся рукавом, улыбнулся:
— Ежели что, завтра ждем в это время…
Вернулись в мансарду. Там мирно спали, скинув только ботинки, Лева и Рудаков. Андрюша куда-то ушел, так что одним ртом стало меньше. Наутро он, правда, вновь появился, широко улыбаясь, держа в руках пол-литровую кружку с пивом, которую он унес прямо от пивного ларька.
Снова целый день пили, куда-то бегали за деньгами, снова что-то соображали — не продать ли мольберт, принадлежавший Забойскому. И главное, что не было больше в головах у всех пятерых ни одной свежей мысли, кроме: «Где достать еще денег?»
К концу третьего дня Забойский с Рудаковым подрались, а Андрюша схватил скамейку и высадил оконную раму.
— В знак протеста против ущемления духа, — сказал он.
Лева тоже вспылил, всех выгнал, залатал окно фанерой, забил дверь мансарды гвоздями и уехал к жене.
Во всей этой суматохе у Пепелкова под правым глазом образовался синяк, происхождение которого было ему совершенно неизвестно. Из мансарды он проследовал прямо в лечебницу, не заходя домой. Мятые брюки, пиджак с оторванной пуговицей, щетина на подбородке и багровый синяк — по этим несложным знакам Игорь Павлович легко проследил всю трехдневную «одиссею» своего подопечного.
— Все, сдаваться пришел, — сказал Пепелков и тяжело опустился на стул. — Теперь уже точно — всё!.. Делайте со мной что хотите… Больше я так жить не могу.
Игорь Павлович на него накричал, что очень не вязалось с его благообразной внешностью, потом походил по кабинетику, потеребил бороду и остановился напротив Пепелкова.
— Я уже вам говорил, что в вашем положении есть только одно радикальное средство — ампула «Эспераль», — сказал он. — Вот сюда вшивается, на три пальца от пупка… В клинике, разумеется. Но к вам у меня доверия нет… Понимаете?.. Нету!.. Она вшивается только при категорическом условии. Если вы окончательно поняли, что вы больной человек. Если вы отдаете себе в этом отчет. И то — готовиться надо три месяца…
Пепелков в ответ на все это твердил только одно — что он больше не будет пить…
Игорь Павлович опять подошел к нему вплотную, положил на затылок руку, отвел слегка назад голову и тяжело заглянул в глаза. У Пепелкова на лбу выступил пот.
— Вы должны хорошо запомнить мои слова, — начал Игорь Павлович с расстановкой. — Нас трое: вы, я и ваша болезнь… О д н о м у мне с в а м и д в у м я не справиться… Если вы мне поможете, в м е с т е мы ее одолеем!
Это не был сеанс гипноза, это было просто внушение, но Веня почувствовал, что его словно бы обволакивает туманом.
— Полный отказ от всего спиртного… Запомните это: до конца жизни!.. Полный отказ!..
Наконец Игорь Павлович подошел к своему столу, сел за него и, достав из кармана платок, промокнул лоб и шею.
— Главное верить, что болезнь излечима, — сказал он теперь уже спокойным, будничным тоном. — Это главное… А пока начнем все сначала… Завтра — первый укол…
18
Над вершинами небольшого соснового леса, что начинался тут же, неподалеку, за домами микрорайона, солнце слабо светило сквозь редкие облака. В прогретом воздухе пахло ранней сиренью.
Пепелков возвращался с работы домой скорее задумчивый, чем усталый. Бумагу возить стало легче: в цехе наконец-то починили электрокар. У него, как выяснилось, не работало подъемное устройство: маслопровод был засорен.
Теперь-то что: подъезжаешь неторопливо, подводишь грузовую площадку под стол с бумагой, нажал кнопку — и готово: стол поднят. И везешь помаленьку, сигналя нерасторопным. Только вот жалко — не в каждый лифт влезает электрокар по габаритам…
Пепелков шел по набережной, поглядывая на байдарочников, готовившихся к летней регате. Ему тоже предстояло подумать о том, куда девать свободное время. Раньше он занимался то в гребном клубе, то в шахматной секции… Он вздохнул и остановился у парапета. Раньше, как говорится, все было…
Первая восьмерка, оторвавшись на полтора корпуса от соперников, прошла финишную черту, отмеченную красными буйками, и сушила весла. Пепелков с завистью глядел на крепких потных парней в алых майках. Парни смеялись, выразительно жестикулировали, словно и не было только что многоминутной напряженной борьбы. «Со старта ушел, а к финишу не явился, — определил Пепелков свое теперешнее положение. — А еще точнее — дерьмо в проруби, так же болтаюсь», — заключил он и продолжил свой вечерний маршрут.
Хотелось курить, а сигарет не было. Он забежал в павильон, который находился напротив его парадной. Гастрономов он теперь избегал, потому что табак и вино находились в одном отделе, и возле прилавка всегда была опасность натолкнуться на кого-нибудь из прежних лихих знакомцев.
Оставался павильон.
Эта была современная двухэтажная постройка из стекла и бетона. Огромные витрины, украшенные соломенными фигурками в сомбреро, яркими коробками гаванских сигар, портсигарами, зажигалками, янтарными мундштучками, светильники, искусно вмонтированные в узенькие простенки — все было просто и притягательно. Одним словом, не хочешь, а зайдешь.
Внутри пошевеливалась небольшая очередь, которая продвигалась довольно быстро. Пепелков купил про запас десять пачек «Балтийских» и отошел к стеклянной стене, чтобы спокойно распихать сигареты по всем карманам. Отсюда хорошо видны были парадная, лужа перед ней и несколько вечных старушек, сидящих неподалеку на низкой деревянной скамейке. «Старухи, старухи — сторуки, стоухи», — вспомнились ему тотчас же стихи, услышанные недавно в мансарде. «Тоже работа, — сказал себе Пепелков. — Сидят целый день, зубы точат… Шеи так и поворачивают за каждым, кто мимо проходит…»
Тут его внимание привлекла машина — синие «Жигули», подкатившие к самой парадной. Водитель плавно затормозил, чтобы не обрызгать старушек, выключил мотор и открыл дверцу. Пепелков вздрогнул, мгновенно узнав его. Этот высокий, ладный мужчина, в замшевом пиджаке и потертых фирменных джинсах, был не кто иной, как Александр Николаевич Жохов. «Каким это, интересно, ветром?» — подумал Пепелков замирая. Он, разумеется, сразу же вспомнил их новогоднюю встречу, свой скандал в доме благополучного братца Анны, и на душе
