Где. Повесть о Второй карабахской войне - Коля Степанян
Шашлычник Артур был моим лучшим другом. Играли в футбол на плейстейшене, пока не было заказов.
– Артур!
Останавливаем игру. Скрип двери.
– Пять баранин, пять свиной мякоти, четыре картошки.
Артур идет ставить огонь. Я иду смотреть, кто пришел.
Часто Артур просил меня последить за мясом, и мне было очень лестно доверие.
Было очень весело.
Мама помогала поварам на кухне. Отец либо ездил за продуктами в город, либо сидел с гостями.
В узком холле перед туалетами стояли игровые автоматы. Штук шесть, по-моему, – по три с каждой стороны. По вечерам там едва можно было разглядеть людей за толстой завесой сигаретного дыма. То и дело я был ключником. В мои обязанности входило перезапускать автомат, если кто-то выиграл. И рассчитывать по деньгам.
Для этого надо было бежать к маме, говорить – например – десять тысяч! Она бы отсчитала деньги с недовольным лицом и протянула мне – я бегу обратно.
Помню однажды русский парень выиграл большую сумму. Слишком громко радовался. Я видел, как дядя Араик подошел к нему вплотную сзади, потянулся на носочках и медленно засунул обе руки к тому в карманы. Я еще удивился, как русский совсем этого не заметил. К сожалению (для дяди Араика), заметили друзья русского. Сильно избили. В кровь. Я долго после этого не видел дядю Араика.
В «Мельнице» вообще было много крови. Я бы не сказал, что каждый день, но часто. Как-то я стоял у бара и разговаривал с каким-то парнем. Навстречу идет знакомый дядя-дагестанец с вазой в руке. Пара секунд – и ваза с треском разбивается о голову моего собеседника. Упал рядом со мной. Много красного цвета, стекающего струями по его лицу. Большая потасовка. Мужчины дрались. Женщины пытались разнять. Кричали.
Но я. Я просто наблюдал.
Парализованный страхом и беспомощностью. До боли привычное мне состояние. Кафе. Дом.
Дома это было страшнее. Дома не было чужих. Дома были мать и отец. И я. Парализованный страхом и беспомощностью. Наблюдающий со стороны.
Страшен контраст испытываемых чувств. Любить днем. Ненавидеть ночью.
Контраст. Американские горки эмоций. Рефлексия. Усиленные попытки понять то, что понять невозможно.
Все это сформировало меня.
Очередной день. Я долго ждал, когда взойдет солнце. Оно наконец взошло.
Я сижу с отцом в машине.
Не хочу быть в этой машине.
Эмоций много, и я не в силах их понимать – они смешались в кашу в моей маленькой голове.
Но он улыбнется. Скажет пару слов, рассмешит. Я посмотрю на него и не смогу не любить.
В конце поездки он скажет:
– Важно быть честным человеком, нет ничего важнее. Порядочным. Никогда никого не обманывай.
Он очень часто говорил эти слова.
И они сформировали меня.
* * *
Мне было стыдно, когда мама говорила на армянском на улице. Просил ее:
– Мама!! Пожалуйста. Пожалуйста, говори на русском.
– Извини, балас (բալաս – мое дитя), я постоянно забываю.
Она забирала меня со школы, моя рука в ее руке (мне было семь или восемь). Я чувствовал: что-то не так. Уставился в ее лицо, пока мы шли.
Она зарыдала.
– Что случилось, мама?? – спросил я ее на армянском.
Мы остановились. Она посмотрела на меня. Одной рукой она убирала слезы, другой гладила меня по щеке.
– Коля-папик (պապիկ – дедушка) умер, – сказала она и снова начала плакать.
Я ничего особо не почувствовал по поводу смерти деда. Почувствовал куда больше из-за слез матери.
Коля-папик был отцом моего отца, меня назвали в его честь. Я провел с ним всего пару месяцев за несколько лет до его смерти, не был сильно привязан. Он жил далеко – в Горисе, на юге Армении. Впоследствии я очень любил слушать истории про моего крутого деда. Может быть, потому что часто слышал, что очень на него похож.
Говорили, что он был очень прямым. Говорил все, что было у него на уме.
У деда было пятеро братьев и три сестры. Один из братьев как-то сказал: «Замечательный ты человек, Коля. Но лучше бы был немым».
Я обожал истории о нем. И не только о нем. О его братьях. О других родственниках. Стоило паре-тройке взрослых собраться – начинались рассказы. Эти истории были для меня Арменией. Истории и еда!
Мое детство имеет вкус танава! (кисломолочный суп с рисом, мы еще туда сушеный лаваш бросаем) и хавица! (карамельная каша). Оба блюда готовятся, по ощущениям, плюс-минус десять лет. И нужно все это время их мешать!
Как только запах этих прекрасностей достигал моего носа, я чувствовал одновременно колоссальное счастье и колоссальную тревожность. Почему? Потому что я знал, что следует за этими ароматами…
– Кока!! Иди сюда!! Помешай пять минут.
Пять минут… Это никогда не было пять минут…
Спустя несколько лет после смерти Коли-папика дедушка Коля тоже умер.
Русский седоволосый дед.
Он и Зинаида Павловна (подружка старости) сдавали нам комнату в своем доме. Дом очень сильно пах кошками, хотя там был всего один кот, Васька.
Я не знаю никаких подробностей о жизни дедушки Коли. Единственное воспоминание о нем – как мы вместе пили молоко. Каждый божий день. С «Юбилейным» печеньем.
Я все еще пью молоко каждый день.
Плакал, когда он умер.
Хорошие времена были у них дома в хорошей части села. Рядом с церковью. Там, в тех домах, было холодно, но меня это сильно не волновало. По вечерам мама просила меня согреть кровать. Мне нравилось это задание. Храбро нырял под ледяное одеяло и показательно дрожал.
Когда старик умер, нам пришлось переехать в некрасивую часть села, многоквартирное здание. Сельской молодежи мы не очень нравились. Как-то мы с мамой возвращались из кафе. На нашей двери было нацарапано слово «ХАЧИ».
Я тогда не знал, что значит это слово.
Мама ничего не сказала.
Я услышу это слово еще много раз. Когда пойду в школу.
Мама решила, что будет лучше, если я буду учиться в Москве. Я жил там с родной сестрой, она на девять лет меня старше. Родители оставались в М., чтобы зарабатывать на жизнь. Мама приезжала каждую неделю на пару дней. Убирала квартиру. Готовила кучу еды. И уезжала обратно в село. Иногда она забирала меня с собой на выходные.
Нам пришлось переехать в другой район Москвы, когда я был в шестом классе. Поменял школу. Было тяжело. Потерял четырех очень хороших друзей. Взамен получил класс с околофутбольщиками.
Первые полгода я дрался почти каждый
