Где. Повесть о Второй карабахской войне - Коля Степанян
– А че по песне? – спросил непонимающе Манч.
Ато ударил его локтем.
– Скоро, брат, – ответил я.
– Извините, пожалуйста, – прошептал Манч, почему-то с чуть более явным армянским акцентом, чем обычно.
– Ну и вот, короче, – продолжал я, – начали переписываться. Она достаточно такой мрачный персонаж, если честно. Молчаливая, грустная. Я и в школе с такими дружил, в принципе. Мне нравятся девушки с какой-то видимой драмой.
– Жиза! – отозвался Дав, протягивая мне какое-то подобие кулачка. Отбил.
– Вам обоим нужен психолог, – прокомментировал Ато.
– Я правда не понимаю, о чем разговаривать с девушкой, у которой все в жизни было хорошо. Поздравить ее? Ну да ладно, – продолжил я, – мы поехали выбирать мне куртку в «Европейский».
– Чего?
– Торговый центр. Я не особо люблю шопинг – так вот совместил нужное с приятным, ха-ха. Мы ничего не выбрали в итоге, но классно погуляли. Потом пошли есть хинкали. Пока ели хинкали, поссорились.
– Ебаные хинкали! – прервал меня Манч и начал смеяться.
У Манча очень заразительный смех. Мы начали смеяться вместе с ним.
– Ну вот. У нас у обоих не было настроения. Я провожал ее до вокзала, она в Подмосковье жила. Помню, мы подъезжали уже к «Комсомольской». Стоим в вагоне метро у задних дверей. Она прислонена – я перед ней. У нее очень грустное лицо. Она наполовину еврейка, забыл сказать. Округленное восточное лицо. Очень красивое. Очень грустное. Взгляд в пол. Думаю: ну, черт с ним, сейчас или никогда. Целую. Очень мягкие губы. Большие и мягкие. Не могу передать, какой кайф я испытал. И самое главное, она ответила на мой поцелуй! Я был так счастлив.
Мне стало грустно. Обшариваю карманы в поиске сигарет.
– Где сигареты? Никто не видел?
Манч вытаскивает из-под моего ружья пачку, отдает мне с улыбкой.
– Надо запомнить: не грустить рядом с Колей, – говорит он, улыбаясь. – А что насчет песни?
– Да блять, – закуриваю. – Она певица, брат. Последнее мое яркое воспоминание с ней – она поет эту песню в хоре. Она начала ходить в воскресную армянскую школу спустя полгода после начала наших отношений.
– Круто, – сказал Ато. – А почему вы расстались?
Услышал вопрос и понял, что не хочу на него отвечать.
– Болезненная история, брат.
– Изменила? – предположил Дав.
– Нет.
– Изменил? – предположил Манч.
– Нет.
– Ладно, пусть не рассказывает, если не хочет, – вмешался Ато.
– Вы спали? – резко спросил Манч.
На самом деле он по-другому спросил.
– Да.
– Расскажи.
Какой же он, блять, бестактный. Дав рассмеялся.
– Спустя пару месяцев она мне написала: мол, хотела бы уснуть в твоих руках. Я подумал: «Ну наконец-то! Вот оно! Мой счастливый билет!» А она реально просто хотела уснуть в моих руках, прикиньте?
– Жестко, – отозвался Давид сочувственно.
– Да, было сложно. Раз в несколько недель она так засыпала в моих руках. А я спать совсем не мог. Хотя, конечно, было очень классно.
– Прошу прощения, у меня вопрос! Только она засыпала в твоих руках? – ехидно поинтересовался Манч, с трудом сдерживая смех.
– Завали. Ну и вот как-то раз она мне сказала о евротуре, который один из наших профессоров организовывал каждый февраль. Десять дней на автобусе по Европе: Берлин, Амстердам, Париж и Прага. Предложила поехать. Угадайте, где это произошло?
– Париж, – предположил Манч.
– Париж, – предположил Давид.
– Париж, – предположил Ато.
– Именно. Ну, как только она мне это предложила, я сразу так и подумал. Мне и на Партизанской было бы классно, но – ок.
– А что на Партизанской?
– Дешманские отели.
– Ну, в Париже действительно прикольнее, – заметил Ато.
– Ага. Мы еще вонючего сыра поели с вином.
– Лучше бы в Праге, – задумчиво сказал Дав.
– Я бы тоже выбрал Прагу, – сказал Манч.
Сигарета кончилась – зажег новую.
– Классная история, – улыбнулся Ато.
– Спасибо.
Я любил рассказывать истории. В сложившейся ситуации мои истории стали как будто бы более ценными, чем были прежде. Может быть, они стали даже единственной ощутимой ценностью. Я мог делиться ими с друзьями, находить в них необходимое для меня тепло.
Смешно. Моя жизнь – это пара сотен историй. Может, меньше. Может, больше. Из них интересных – и то меньше.
Из них о любви – одна.
Более года всевозможных страданий и злости, и всего на свете. На войне я был благодарен жизни за то, что эта история у меня была.
Ребята уже спали, а я все еще думал о тех днях. И очень тихо напевал:
Կանչում եմ արի, արի
Եար պոյիդ մեռնեմ
Չես գալի մուխդ մարի
Ասա ինչ անեմ:
Ասա ինչ անեմ:
Փնջերով վարդ եմ քաղել
Եար պոյիդ մեռնեմ
Kanchumem: “Ari, ari”
Yar, boyit mernem
Ches gali, mukht mari
Asa, inch anem
Asa, inch anem
Pnjerov vartem kakhel
Yar, boyit mernem
Зову «Приди! Приди!»,
Умру за тебя, любимая.
Не приходишь, оставь же обиду,
Скажи, как мне быть?
Скажи, как мне быть?
Набрал букеты роз.
Умру за тебя, любимая.
9
– Вы меня раздражаете. Меня раздражает ваш искусственный позитив. «Мы выберемся! Мы выберемся!» Как мы выберемся?!
В полупогребе-полугараже близ третьего дома я, Ато и Манч ждали полуночи, чтобы выйти в деревню на охоту.
Было решено во избежание лишнего шума делать вылазки в деревню малой группой. Малой группой были мы втроем. Ну а полупогреб-полугараж третьего дома стал нашим «перевалочным пунктом».
Ато с самого начала войны был угрюм и пессимистичен, но сегодня он решил от души вынести нам мозги.
– Мы выберемся, – ответил Манч и спокойно подкрутил усы.
Ато, до этого ходивший взад-вперед по маленькому пространству полупогреба-полугаража, резко развернулся к Манчу и сказал чуть громче, чем следовало бы:
– Не говори: «Мы выберемся, мы выберемся!» Ты как попугай! Скажи: как?! Как мы выберемся?
– Во-первых, говори тише. Во-вторых, я не знаю, как мы выберемся.
– Послушай, – вмешался я, – я согласен с тобой. Ужасная ситуация. Но! В чем прикол говорить, что нам конец? Меня Манч тоже заебал… но ты
