Между жизнью и смертью. Заметки о творчестве Аббаса Киаростами - Наталья Валерьевна Казурова

Во «Вкусе вишни» пейзаж — важнейший элемент, поддерживающий общую конструкцию фильма. Режиссер поясняет, что в его работе появляются «холмы окраин Тегерана, потому что так Бади отдаляется от своей жизни, которая сосредоточена в центре столицы; герой оставляет свой мир в тот момент, когда покидает Тегеран»[177]. И действительно, сегодня многие иранцы живут в городах, но столкновение со смертью воскрешает у них комплекс ритуальных похоронных практик. «Традиционные иранские погребальные обряды по-прежнему отражают старые семейные ценности, человеческие отношения, представления о жизни и смерти и даже интерпретацию культа мученичества, сформировавшуюся в течение Ирано-иракской войны. Таким образом, похороны — это чрезвычайно полезный инструмент, с помощью которого в кинематографе изображается современное противоречивое иранское общество»[178]. Персонаж Киаростами находит нетривиальное решение для того, чтобы попытаться одновременно остаться на территории обычаев и осуществить свой протест.

Несмотря на безысходную атмосферу фильма, во «Вкусе вишни» есть место для метафоры живого, которая реализуется в визуальном ряду игрой красок: от песочных, коричневатых оттенков режиссер делает переходы к сочно-зеленому. Подобная контрастность прежде встречалась в картине «И жизнь продолжается». Однако во «Вкусе вишни» на цветовом решении делается еще больший акцент. С появлением попутчика Багери среди пустынно-безбрежного одиночества вдруг возникает надежда на жизнь, которая подхватывается пением птиц. В картине на, казалось бы, безжизненном фоне возникают оазисы зелени. В мусульманской культуре зеленый тесно связан с раем, а также с духовностью, этот цвет — символ жизни, возрождения и пробуждения природы, а следовательно, надежды и молодости[179].

«Вкус вишни» заканчивается кадрами пышной зелени. Режиссер в дополнение к основному содержанию картины после кульминационной сцены и развязки, о которой пойдет речь ниже, в эпилоге демонстрирует документальные кадры со съемок фильма. «Вкус вишни» начали снимать весной 1996 года, а закончили весной следующего[180]. После осенней желтизны в главной части фильма в эпилоге на экране появляются кадры местности, наполненной густыми зелеными красками; даже не верится, что съемки происходили в одном и том же месте. Документальные кадры показывают съемочную группу, буквально утопающую в сочной зелени травы и деревьев, и военных, выглядящих неуместными и вместе с тем подражающими самой природе. Они подчиняются системе, как циклы природы… И ведь именно там, в армии, Бади, вероятно, когда-то был счастлив…

В заключительной части фильма Киаростами вводит зрителей в другой мир — весны и цветения. В интервью он говорит: «Эпилог — это репрезентация рая. Сада, в котором солдаты вместо оружия держат в руках цветы»[181]. Киаростами говорит нам, что рай возможен и на земле, стоит только оглядеться вокруг. Ведь «сад [в исламской культуре] символизирует рай, а рай — это вечный сад, в котором каждое растение и дерево растет во славу Бога. Коран неоднократно делает акцент на том, что закономерное обновление природы происходит весной, когда дожди оживляют, казалось бы, мертвую землю»[182]. Поэтому в персидской и турецкой поэзии есть много поэм, в которых свежесть зелени цветов и деревьев воспеваются так, словно рай находится на земле. И в финале фильма «Вкус вишни» после сухой и выжженной земли появляется сочная зелень жизни.

Во «Вкусе вишни» палитра фильма неразрывно связана с растительной символикой, чрезвычайно популярной в восточных орнаментах и поэзии. При крайнем минимализме ленты, ее простоте и граничащей с аскетизмом строгости режиссеру удается вписать в свою роуд-муви лаконичную, но многозначную образную систему.

* * *

В фильме Киаростами в заглавие вынесен плод вишни, так как именно его вкус становится символом жизни. Для ближневосточного, центральноазиатского и кавказского кинематографа весьма типично обыгрывание названий плодов, ягод и прочих растений в содержании картин и их заглавиях[183]. Во многом это связано с укоренившейся образной системой поэзии и народных преданий. Чтобы лучше понять смысл, который Киаростами вкладывал в свой фильм, стоит обратиться к трактовке красоты и вкуса в еде в восточной философии.

Прежде всего, «древо жизни — известный с древнейших времен концепт, говорящий о дереве, уходящем своими корнями в землю и достигающем небес, следовательно, принадлежащем обеим сферам, как и люди»[184]. Человечество на протяжении веков удивлялось тому, почему на голых ветвях появляются побеги, а плоды вызревают каждый год. Поэтому дерево символизирует все благое и полезное, а в Коране можно прочесть: «Не размышлял ли ты о том, в каком подобии представляет Бог доброе слово? Оно подобно доброму дереву, которого корень крепок и которого вершина на высоте: оно, по изволению Господа своего, приносит в снедь плод свой во всякое время. Бог представляет подобия людям: может быть, они размыслят. А худое слово подобно худому дереву: оно исторгается из земли; у него нет никакой твердости» (14: 29–31)[185].

В качестве символа благости деревья растут у захоронений многих святых и помогают путникам: фруктами они поминают умершего, а ветви служат тенью в жару. Бади выбирает для себя могилу, которую можно опознать по одинокому дереву, растущему у вырытой ямы. Согласно народным поверьям, дерево должно успокаивать мертвого человека и как бы отдавать ему свою благодать. Бади, подобно средневековым путешественникам, движется по дорогам тегеранских окраин на своем автомобиле и находит дерево, которое сначала должно выступить опознавательным знаком для могильщика, а со временем превратиться в крышу над его могилой.

В беседе с Бади поживший Багери призывает его осознать свою проблему и принять красоту жизни. Старик, по сути, склоняет Бади к смирению. В одной из притч Руми о плодовых деревьях говорится, «что люди, обратившие свое сердце к подобной нужде [обратившись за советом], явили тем свою ценность, подобно деревьям, чьи ветви, отягощенные плодами, смиренно пригибаются долу, дабы плоды их принесли пользу. Приниженность придала им „смирение“; они не такие, как те, чьи ветви вознеслись в небесный зенит в „гордыне и своекорыстии и посему пребывают в бесплодности“»[186].

Так Багери, наделенный простонародной мудростью, призывает Бади осознать смысл жизни посредством контакта с природой, сотворенной Богом. Рассказ мужчины о его попытке самоубийства и удивительном прозрении уже не первый раз перекликается со стихами одного из любимых поэтов Киаростами. Передавая мистико-философский опыт в поэтической зарисовке, С. Сепехри пишет:

В самом далеком саду мои руки сорвали плод.

Но теперь, близкие ветки, не опасайтесь прикосновения моих пальцев:

В слабости моих пальцев нет алчности присвоения, но есть жажда познания[187].

В фильме «Через