Полка. История русской поэзии - Коллектив авторов -- Филология
Несмотря на богатство поэтических форм, постромантической поэзии к 1870-м стало в них тесно. Нужны были новые решения, которых пришлось ждать ещё несколько десятилетий. Но оригинальные идеи, не отделявшие форму от содержания, появлялись и в это время. Уместно завершить наш рассказ опытами Ивана Тургенева — не только великого прозаика, но и незаурядного поэта. Тургенев начинал как поэт, его первая художественная публикация — два стихотворения — состоялась в 1838 году в «Современнике», а в 1843-м Белинский расхвалил в «Отечественных записках» его поэму «Параша» — остроумную любовную историю из быта провинциального дворянства. Самое известное тургеневское стихотворение — «В дороге» («Утро туманное…»), созданное в том же 1843-м: написанное тягучим, медитативным дактилем, оно несколько раз было положено на музыку и стало популярным романсом.
Но поздний Тургенев порывает с испытанной традицией — и пишет цикл «Senilia. Стихотворения в прозе». Несмотря на название (по-латыни — «Старческое»), эти тексты — почти модернистские. Здесь есть сатирические притчи («Довольный человек»), саркастические сценки («Чернорабочий и Белоручка»), патетические гимны («Русский язык»), пересказы страшных снов («Насекомое»), близкие к тургеневским мистическим повестям и рассказам. Стихотворениями в прозе Тургенев называет все эти вещи отнюдь не случайно: в каждом случае можно представить себе тот же сюжет, изложенный в традиционной стихотворной форме, со всеми её условностями. Скажем, миниатюра «Пир у Верховного Существа» могла бы быть аллегорической басней в духе классицизма, а «Щи» (история, где барыня удивляется, как это крестьянка, у которой умер сын, может есть щи) — притчей в духе Некрасова. В миниатюре «Как хороши, как свежи были розы…» Тургенев вспоминает знаменитую строку Мятлева и строит вокруг неё историю человеческого расцвета и угасания, а в «Без гнезда» разворачивает большое сравнение героя с погибающей птицей — кажется, будто это в самом деле план элегии, передающий всё напряжение гипотетического стихотворного текста:
Птица летит, летит и внимательно глядит вниз. Под нею жёлтая пустыня, безмолвная, недвижная, мертвая. Птица спешит, перелетает пустыню — и всё глядит вниз, внимательно и тоскливо. Под нею море, желтое, мёртвое, как пустыня. Правда, оно шумит и движется — но в нескончаемом грохоте, в однообразном колебании его валов тоже нет жизни и тоже негде приютиться. Устала бедная птица… Слабеет взмах ее крыл; ныряет ее полет. Взвилась бы она к небу… но не свить же гнезда в той бездонной пустоте!.. Она сложила наконец крылья… и с протяжным станом пала в море. Волна её поглотила… и покатилась вперед, по-прежнему бессмысленно шумя. Куда же деться мне? И не пора ли и мне — упасть в море?
Уолт Уитмен. Листья травы. Thayer & Eldridge, 1861 год{93}
В разговорах о русской литературе новаторство Тургенева часто замалчивается или не замечается. Но именно поэзия — та лаборатория, в которой литературное новаторство кристаллизуется эффективнее всего. Часто это происходит в диалоге с поэзией на других языках. Многие поэты середины XIX века были и переводчиками — в первую очередь Алексей Толстой, создавший первоклассные переводы из Байрона, Гёте, Гейне. Тургенев пишет «Стихотворения в прозе», зная об аналогичных опытах Шарля Бодлера. А за несколько лет до этого он страстно увлекается поэзией Уолта Уитмена — великого американского новатора поэтической формы — и делает набросок перевода стихотворения «Beat! Beat! Drums!». Этот перевод остался незавершённым — но и в таком виде он звучит как послание из будущего русской поэзии:
Бейте, бейте, барабаны! — Трубите, трубы, трубите!
Сквозь окна, сквозь двери — врывайтесь, подобно
Наглой силе безжалостных людей!
(безжалостно, подобно наглым и сильным людям)
Врывайтесь в торжественный храм и развейте
Сборище богомольцев;
Врывайтесь в школу,
Где ученик сидит над книгой;
Не оставляйте в покое жениха — не должен он
вкушать счастье с своей невестой,
И мирный земледелец не должен вкушать тишину,
радости мира, не должен пахать своё поле
и собирать своё зерно —
Так сильны и нагло ужасны ваши трескучие раскаты,
о барабаны! — так резки ваши возгласы, о трубы!
Гражданственность и сатира. Некрасов и его школа
Какой была социальная поэзия XIX века и что называют гражданской лирикой? Открытия Николая Некрасова породили целую школу, в которую входили поэты «Современника» и «Искры», либералы и революционеры, авторы из столиц и провинции. А самым остроумным сатириком эпохи был автор, не существовавший в реальности: Козьма Прутков.
Текст: ЛЕВ ОБОРИН
Мысль, что поэзия может быть деятельной, служить общественному сознанию, говорить о стране и народе не только в хвалебной оде, долгое время не была высказана прямо — хотя, конечно, предвестия этого соображения можно услышать и в сатирах Кантемира, и в «Вольности» Радищева, и в стихах Пушкина — от «Румяный критик мой…» до «Памятника», и в таких хрестоматийных вещах Лермонтова, как «Родина». Черты «некрасовского» демократического стиля, невозвышенной риторики, Юрий Тынянов находил у Катенина — поэта сегодня почти забытого. Развивал публицистическую, реалистическую тенденцию в поэзии Иван Аксаков. Но только восхождение Некрасова дало «гражданскому направлению» в поэзии принципиально новое качество.
На похоронах Некрасова, когда кто-то из ораторов поставил покойного поэта наравне с Пушкиным, из толпы раздался возглас: «Выше!» Преклонение перед Некрасовым действительно было огромным — как был огромным и объём сделанного им. Мы уже говорили о роли Некрасова в карьере Тютчева и Фета. Таких открытий было гораздо больше: дебютные публикации Достоевского и Толстого, альманахи «Петербургский сборник» и «Физиология Петербурга», журналы «Современник» и «Отечественные записки» — на протяжении нескольких десятилетий Некрасов был главным организатором литературного процесса в России, самой важной его фигурой. Но в глазах читателей важнее всего была, конечно, слава Некрасова-поэта. И речь не только о читателях профессиональных, которые могли о поэзии Некрасова спорить: скажем, Фет посвящал ему презрительные стихи, а Тургенев утверждал, что поэзия в его стихах «и не ночевала»; поколение же модернистов, напротив, признало в мрачном, городском Некрасове одного из своих предшественников,
