Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская
Я возила его на жюри «Триумфа». Многие меня осуждали, говорили, что я его мучаю. Но видели бы они, как он страдал, когда я его оставляла. Ему нужно было доказательство того, что он живой, мыслящий человек. Он писал стихи и сохранял сознание до самой последней минуты. Последние его стихи о том, что мы оба падаем, обняв мой крест. И самые последние – «не отчаивайся, все наладится». И он так долго остывал, что я думала, что его верну. Вскрытие показало, что все остановилось одновременно и не подлежало оживлению.
Может быть, поэтому у меня было такое острое восприятие, когда в книге Игоря Николаевича Вирабова упоминалась лестница. При довольно большом количестве мелких ошибок и истолкований появлялась зеленая лестница. Она ни при каких обстоятельствах не могла быть зеленой. Только синей – вслед за Заболоцким и Пастернаком. Мы долго искали именно эту краску, которая переливалась на свету перламутром.
Глава 6
Болезнь
2009 год
Вот уже десять лет живу с осознанием неизлечимой болезни Андрея. В любой момент он может упасть – на асфальте, в туалете, на лестнице, на чьей-то презентации – при большом скоплении людей. Сегодня голова Вознесенского – это карта его падений.
Как привыкнуть к ночным вызовам «скорой», когда хирург наскоро латает его плечи, шею, вынимая осколки стекла изо лба. При падениях Андрея я неистово кричу (рефлекс), а он сам, не постигая случившегося, сердито одергивает меня: «Ну что ты кричишь, я же не очень разбился?» Увы, так будет продолжаться и дальше, способов излечения его болезни еще не придумали. Этот проклятый Паркинсон, пусть даже нетипичный, исследуется во всем мире, сегодня пытаются вводить капсулу в пораженный участок мозга с допамином, и кто знает, быть может, мы дождемся, когда эту болезнь вычеркнут из перечня смертельных.
А пока, все десять лет, ежедневный труд, усилия многих людей, мужественное терпение в преодолении немощи и боли у Андрея, и моя мольба, как у Высоцкого: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…» Нынешний итог: не работает левая рука в результате тяжелейшего ночного падения в больнице, когда Андрей пролежал какое-то время на холодном полу, не дождавшись помощи; катастрофически быстро исчезает голос, все труднее вставание и передвижение. Есть и замедленность реакций, сосредоточенная попытка понять смысл вопроса, прежде чем ответить.
Но сквозь все это в полном противоречии с реальной ситуацией – мы счастливы! Оказывается, полнота жизни определяется разными критериями, жизнь духовная может перекрывать ограниченность жизни физической. В общем, мы стараемся существовать по привычному распорядку. Зима, насыщенная творческими планами, настраивает на одиночество, и Андрей уединяется на даче в Переделкине, на верхнем этаже, откуда видно заснеженное поле и по нему бегущий заяц, рисующий причудливый серпантин. Поле создает ощущение бесконечности пространства и бытия. А потом наступает лето, все на участке благоухает, искрится капельками дождя на нашем развесистом дубе и кустах можжевельника. Где-то в сентябре-октябре мы все же выбираемся в дальние страны на море. Этой поры Андрей ждет весь год, море – его любовь, страсть и вечное напоминание о случившемся.
А началось все в 1996-м. Мы на Крите. Самые вкусные апельсины в Греции. Впрочем, как и оливковое масло. У меня часто какое-то место, страна, город западают в память чем-то очень малозначительным, обычным случаем, встреченным человеком. Это такое чувственное восприятие жизни. И остров Крит, как бы самостоятельно существующий от Греции, но кажущийся единым с материком и страной, всегда будет связан с тем, что там случилось.
Я долго после кончины Андрея не могла туда вернуться, а когда вернулась, то «все былое в уснувшем сердце ожило». Все казалось знакомым: каждый куст, каждый уголок моря, бассейна, запахи, висящие в воздухе, опоенный соленой водой берег и необыкновенная природа. Быть может, сильнейшие впечатления: любовь и ощущение счастья – мы испытывали, когда возвращались сюда, чтобы сделать перерыв в бешеном верчении между людьми, Андрюшиными выступлениями, моими попытками всюду успеть и, конечно, насладиться страстью, которая так долго держалась в нашей совместной жизни, длившейся 46 лет. Остров Крит сросся с ощущением, которое перекрыло все и которое уже никогда не забыть. Я много раз вспоминала, как я стою на берегу моря, вижу бегущих людей, которые кричат мне: «Ваш муж тонет».
Немыслимой красоты побережье, утро сказочное. Мы пошли купаться. Был солнечный ослепительный день, часов десять-одиннадцать утра. Андрей был прекрасный пловец, кстати, я его выучила плаванию еще в Крыму. Он очень хорошо, силово, со взмахами, не кролем, не дыша в воде, как я, предположим, и кролем, и брасом дилетантским плаваю, а он плавал саженками и брасом всегда, и очень далеко, всегда намного меня обгоняя.
Вот он уплыл, а я остановилась на пляже. Обычно мы вдвоем плавали, а потом разбегались в море, кто каким темпом и как угодно хочет. Я осталась на берегу, потому что обнаружила, что в моем купальнике полетела бретелька. Вот эту бретельку с помощью какой-то булавки, обнаруженной мной в платьице или в блузке, я приспосабливала.
С удивлением вижу бегущих ко мне людей, кто-то кричит: «Ваш муж тонет!» О чем это они? Он так классно плавает, а на море полный штиль. Но все же, не раздумывая, бросаюсь в воду, доплываю до Андрея. О боже! Он странно кружится, как жук с поврежденным крылом. С его телом что-то случилось. Я обхватываю его за шею, толкаю, тяжело обмякшего, к берегу. Откуда берутся силы? Но вот мы благополучно выходим на берег, смеемся напоказ зевакам, ждущим нас. Подумаешь! Бывает с каждым, нечто вроде курьеза. Наконец добираемся до номера, слава богу, все вроде бы прошло. Видно, это был спазм, конвульсия. Мы уверены, что завтра все образуется.
Уже там, где было мелко, он встал на ноги, он меня обнял, и мы полуулыбающиеся выходили на берег, где стояла плотная стайка людей, которые уже знали, что тонет Вознесенский, и наблюдали, как за замечательным шоу, мои героические попытки его вытащить. Когда мы вышли, он улыбался и я, они безмолвно стояли, с ужасом глядя на нас, на эту пару, как на «калик перехожих».
