Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов
А вот недавно Филиппа Миронова, уже назначенного главным инспектором всей кавалерии и вызванного в Москву, вновь обвинили в клевете на советскую власть и арестовали. За него ходатайствовал Фрунзе. Дзержинский, в прошлом году лично дававший ему рекомендацию в партию, не скрывал свою точку зрения – судить и реабилитировать. Ему нравился этот невысокий человек с густой черной бородой и длинными, этакими былинными усами, высоким умным лбом, живыми выразительными глазами… Держится всегда спокойно, с достоинством.
Причем на этот раз обвиняли командарма в том, что выступал против жестокой продразверстки на Дону, за замену её продналогом. По сути, в том, что теперь признали верным уже и на мартовском партийном съезде. Даже судить теперь не за что. Должны были освободить, вернуть орден Красного Знамени за номером 3, наградное оружие, звание… Но, похоже, в чьи-то планы это не входило. Во время тюремной прогулки его просто расстреливает караульный, которого затем наказывают «за превышение».
Для Дзержинского это не аргумент. Он воспринимает случившееся и как очередной удар по собственной репутации. Выясняется, что роковой выстрел происходит по странному стечению спустя всего три дня после того, как Миронов пишет отчаянное письмо Калинину, Ленину и Троцкому, в котором, перечисляя свои заслуги, протестует против «чудовищного обвинения», ибо «то, что заставляло страдать и неотвязчиво стучало в голову, признано и X партийным съездом, признано и Вами!.. И вот за эту прозорливость меня собираются судить… Если бы я хоть немного чувствовал себя виноватым, я позором счел бы жить и обращаться с этим письмом. Я слишком горд, чтобы входить в сделку с моею совестью».
Командир 2-й Конной армии Филипп Миронов
Ранее 1917 г.
[Из открытых источников]
Следователь Банга с задержкой сообщает начальнику отдела о том, что Миронов просит доложить о письме Дзержинскому для получения разрешения отослать по принадлежности. Это уже происходит прямо накануне убийства. До Дзержинского письмо дойти не успевает. А до кого-то, может быть, и успевает. И этот кто-то тоже понимает, что мотивов для суда нет. Но делами ВЧК занимается Уншлихт. Он и завизировал рапорт сотрудников о странной гибели Миронова.
Вот там, где не мешало бы вмешиваться наркому Курскому с его следствием и судами, их нет. Зато у них, видишь ли, другие «гуманные» заботы. Один из таких актов правосудия Дзержинский не отказал себе в удовольствии поставить на вид Наркомюсту:
«4-го июля особая сессия совнарсуда вынесла приговор по делу содержательницы дома разврата Комаровой и др. весьма мягкий, найдя в этой позорной профессии смягчающие вину обстоятельства. При сем протест обвинителя. Меня интересует не юридическая сторона, а бытовая политическая. Разве в рабочем государстве суд может к таким преступлениям подходить с индивидуальной точки зрения? Это чисто буржуазный, мещанский подход, в корне противоречащий нашему сознанию, как рабочего государства. Каленым железом надо вытравлять это наследие капитализма жить с эксплуатации чужого женского тела. Когда я прочел в газете приговор, я обратился к обвинителю с указанием на необходимость протестовать, но мне кажется, что НКЮст должен был бы публично в печати по этому вопросу высказаться, иначе нэп победит наш суд.
С ком. приветом, Дзержинский»
Обратив внимание на состояние Феликса, Политбюро в очередной раз заботливо постановило: «Предложить т. Дзержинскому правильно лечиться, т. е. работать не более чем до 9 часов веч. каждый день и два полных дня в неделю обязательно проводить в деревне».
Летом действительно удалось побыть некоторое время с семьёй в Подмосковье. Погулял с сыном по лесу. Однажды в шутку попытался спросить кукушку, сколько лет ему осталось. Кукушка несколько раз отозвалась, затем замерла, но вскоре снова начала свою неприхотливую песню. Ясик спросил отца: «И что это значит?» – «Я буду жить долго, но с перерывами!» – вывернулся Феликс.
Нет, конечно, не на лесную отшельницу надо равняться в нашей бурной жизни, а на предсказание вот этих рельсов, которые стучат в такт его сердцу, отмеряют пройденное и зовут вперед. Недаром паровозы серии «Ку», означавшей «Коломенский усиленный», российский люд прозвал «кукушками». Хотя Феликсу с самого детства своим пыхтением и суетливостью паровозы напоминали скорее ёжиков в их белорусских лесах.
Предшественники, возглавлявшие Наркомат путей сообщения, не смогли справиться с задачей, хотя были людьми совсем разными – профессиональный революционер Лев Троцкий и профессиональный железнодорожник Александр Емшанов, оставшийся теперь в качестве замнаркома. Задача, она же участь, была впрямь очень непростая и вовсе не завидная – приноровить транспорт к сегодняшним нуждам в промышленности и сельском хозяйстве. А это возможно при строгой экономии в средствах и человеческих ресурсах, при резком повышении производительности, при ужесточении борьбы с хищениями. Воруют повсеместно, воруют со страшной силой – из вагонов, пакгаузов и складов.
Хозяйство Дзержинский наследовал великое – больше четырёх тысяч разрушенных мостов, 2000 верст вконец разбитых рельсовых путей, четыре сотни руин депо и мастерских и больше половины вышедшего из строя подвижного состава. Слово «расписание» лучше и вовсе не упоминать. Добрался без аварии? Не замерз в пути? Уже повезло.
Ф. Э. Дзержинский в кабинете. 1921 г. [РГАСПИ]
А у Феликса за плечами изрядный опыт… пассажира. Ну, конечно, и расследований уголовных дел на том же транспорте, да ещё руководства Чрезкомснегпути – Чрезвычайной комиссией по очистке путей от снега. Именно тогда ему был прозорливо выделен отдельный кабинетик в здании Наркомата путей сообщений.
И всё же он действительно великий специалист именно по завалам, не только снежным, но и любым другим. Выяснил главные проблемы, выстроил приоритеты. Собрал несколько совещаний, посоветовался, поставил задачи. По всей стране отыскал нужных умелых людей. Добился возвращения в ведомство железнодорожных школ и повышения их финансирования, улучшения быта работников транспортной сферы, контроля за каждым восстановленным паровозом, отправленным эшелоном. И дело сдвинулось.
Но бессонные ночи, лихорадочная работа, нервная нагрузка, неустанные заботы сразу о нескольких ведомствах, когда порой приказы по одному из-за неотложности приходится писать на бланках другого, не проходили бесследно. Осенью его буквально вынудили
