Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

Рис. 20. Экулей – стандартное орудие пыток времен империи. С помощью этого устройства палачи Нерона расправились с заговорщиками в 65 году. Гравюра из Trattato degli instrumenti del martirio («Об орудиях мученичества и способах пыток») Антонио Галлонио, 1591 г.
Württembergische Landesbibliothek, Stuttgart / Antonio Gallonio (1591): Trattato de gli istrumenti di martirio e delle varie maniere di martoriare usate da’ gentili contro Christiani, Rom (Kirch.G.qt.747)
Заговорщики
Весной 65 года с помощью безымянного carnifex и нескольких заплечных дел мастеров, tortores, был раскрыт первый крупный заговор против Нерона, созревший в кругах аристократии. По словам Тацита, своими ужасными орудиями мучители напугали не только сенатора Флавия Сцевина, но и всадника Антония Натала[1245]. Прежде чем дело приняло серьезный оборот, Натал выложил все как на духу, а затем Нерону и его помощникам пришлось устроить зачистку.
Но обо всем по порядку: в какой-то момент, вероятно, в первой половине 64 года, несколько представителей высшего римского общества собрались, чтобы обсудить переворот. Как в случае с любым заговором, его отправную точку определить невозможно. Однако у заговорщиков были планы убить Нерона еще во время пожара 64 года, так что в любом случае назревал мятеж долго[1246]. По сути, заговорщики не стремились вернуть республиканский строй, как это было присуще почти всем аристократам: скорее, они желали, чтобы государство возглавил новый принцепс[1247].
Решающая роль была отведена сенатору Гаю Кальпурнию Пизону, происходившему из влиятельной семьи, поэтому обстоятельства, раскрытые в 65 году, стали известны как заговор Пизона. Такое название позволяет предположить, что влиятельный сенатор в лице Пизона, олицетворявший полную противоположность всему тому, за что выступал Нерон, возглавил тщательно спланированную попытку переворота. Почти ничего из этого не соответствует действительности, если верить характеристике Пизона у Тацита[1248]. Сенатор был кем угодно, только не политическим лидером[1249]. Тацит лишь подчеркивает несколько мягких черт характера Пизона, которые, хотя и не вызывают отторжения, но явно не свидетельствуют в его пользу, когда речь идет об убийстве императора. Пизон был дружелюбен и обходителен, даже щедр, но не более. Несерьезность, отсутствие самообладания, беспечность, дерзкое поведение и иллюзорная работоспособность, а также склонность к разврату – такими качествами, по словам Тацита, обладал Пизон. Нерона можно описать практически теми же словами. Но параллели между императором и заговорщиком зашли еще дальше: во времена Калигулы, вероятно, около 40 года, неизвестный молодой поклонник написал оду Пизону. Очевидно, за Laus Pisonis, как обычно называют этот панегирик, стояло желание попасть в ближайшее окружение высокопоставленного сенатора с тонкими чертами лица[1250]. Стихи не перестают захлебываться от восторга, причем в неожиданных местах: Пизон владеет лирой так, словно его учителем был сам Аполлон, а в игре с мячом он проявляет такую ловкость, что народ замирает в восхищении. Наконец, он продемонстрировал высочайшее мастерство и в ludus latrunculorum[1251], стратегической настольной игре, которая не в последнюю очередь пользовалась большой популярностью среди простых граждан и солдат[1252]. Трудно игнорировать тот факт, что Пизон был призван стать наследником Нерона, в некоторых отношениях представляя собой что-то вроде облегченной версии императора. Вероятно, только из-за этого Пизон показался Тациту подозрительным.
Возможно, сообщники посчитали Пизона подходящим кандидатом, потому что когда-то он лично пострадал от «плохого» императора – что, конечно, было в его пользу в глазах многих современников-аристократов. Случай Пизона был особенно обидным (хотя и странным): в день свадьбы Пизона с благородной Корнелией Орестиллой на праздник явился Калигула и увел Корнелию прямо в собственную спальню. На свадебном ужине он предупредил Пизона: «Не смей возлежать с моей женой!» Несколько дней спустя император устал от Корнелии, но не позволил ей вернуться к Пизону. Когда Калигула узнал, что они все еще встречаются, то отправил их в изгнание – каждого по отдельности. В конце концов пару вернул домой Клавдий[1253].
Страдание порождает доверие. Роль Сенеки оказала аналогичное воздействие на многих скептически настроенных наблюдателей после восшествия Нерона на престол. Сенатор, долгое время томившийся в ссылке при Клавдии, смог с гораздо большей уверенностью возвестить о новых славных временах при Нероне, чем любой из придворных. Даже если Пизон говорил о Калигуле, а не о Клавдии или Нероне, тут уже каждый испытал на себе абсолютную власть принцепса. И императорский произвол, капризы и вопиющее злоупотребление властью снова стали проблемой.
По мнению Тацита, который отводит заговору Пизона немало места в «Анналах», группа, объединившаяся для устранения Нерона, была довольно пестрой, и мотивы отдельных участников также отличались экстравагантностью[1254]. Поэт Лукан, племянник Сенеки, ненавидел своего бывшего друга Нерона за то, что тот запретил ему выступать якобы из зависти к его выдающемуся поэтическому таланту. Это задело гордую душу поэта, которому теперь было мало просто высмеивать талант императора, также занимавшегося поэзией, нелепыми сравнениями[1255]. В последующих книгах своего главного труда «Фарсалии» Лукан начинает довольно откровенно критиковать реалии принципата, что вполне могло соответствовать его политическим убеждениям, но с таким же успехом могло быть направлено исключительно против Нерона[1256]. Мотивы сенатора Афрания Квинкциана, другого фигуранта этого дела, безусловно, не были идеалистическими. Аристократ был известен особыми сексуальными предпочтениями, причем настолько, что Нерон грубо высмеял это в эпиграмме. Оскорбленный сенатор жаждал мести. Некоторые всадники также присоединились к заговору, в том числе вышеупомянутый Натал. По словам Тацита, этих людей заботила исключительно экономическая выгода, возможная в результате запланированного переворота. В конце концов, полной загадкой, даже для Тацита, является участие в заговоре сенатора Флавия Сцевина – именно он сталкивается с палачом во вступлении к этой главе. Сцевин был совершенно деградировавшим аристократом, который бо́льшую часть времени находился в состоянии алкогольного опьянения из-за расточительного образа жизни и пристрастия к роскоши. Сцевин считался другом Петрония, того самого советника «хорошего вкуса» Нерона (arbiter elegantiae), который, по словам