Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко
Вдруг слышу, какой-то резкий и все более нарастающий свист. Машинально отпрыгиваю в сторону, и тут же рядом со мной вдребезги разбивается брошенная Грушиным бутылка, обдавая меня целым ворохом мелких осколков! В отчаянии смотрю наверх, а этот мудак пьяно улыбается в окне: «Эх, жаль не попал!». Вот так весело развлекался порой наш доморощенный дебил! После столь прицельного бомбометания я уже под окнами интерната без особой нужды старался не разгуливать, поскольку это было чревато самыми опасными последствиями.
Но однажды кто-то рассказал Грушину по секрету, что бутылками можно не только швыряться в малышей, но еще и сдавать их в «Прием стеклотары» и даже получать за это какие-то деньги. С тех пор Петя перестал кидаться в нас из окон стеклянной продукцией и начал бережно складировать ее у себя под кроватью. Раз в несколько дней он отправлял детдомовцев, груженных тяжелыми авоськами, в магазин, а вырученные от сдачи бутылок деньги, разумеется, сразу же пропивал.
Наверное, если бы мы пропустили по какой-то причине пару-тройку недель, то к интернату пришлось бы подгонять грузовую фуру, чтобы загрузить всю накопившуюся стеклотару – так много Груша бухал! В принципе, он один мог завалить весь приемный пункт бутылками, а ведь у него еще были не менее упоротые собутыльники, которые тоже были не прочь нажраться по любому поводу и даже вовсе без оного.
Я так часто не по своей воле бывал в этом «Приеме стеклотары», что до сих пор помню расценки на бутылочную продукцию. Надо вам сказать, что в СССР привычных сегодня жестяных банок, картонных пакетов и пластиковых бутылок не было. Все напитки, начиная от молочных и заканчивая винно-водочными, или «горячительными», как их принято было называть, разливались исключительно в стеклянные бутылки и сдавая их в пункт приема, можно было вернуть до половины стоимости того или иного напитка.
На этикетках тогда так и писали: «Цена без стоимости продукта». Например, за пустую бутылку из-под молока с широким горлышком давали 15 копеек, в то время как с молоком она стоила 30 копеек. А вот за пустую водочную тару можно было выручить всего 20 копеек, при минимальной цене водки в 3 с половиной рубля. Но все равно, сдавать бутылки было выгодно, чем Грушин и пользовался. Ведь на вырученные деньги, в конце концов, можно было взять того же пива или вина, которые стоили дешевле водки.
Одним из самых радостных событий в году у Грушина была Пасха. Понятно, что интересовала она его не как религиозный праздник, который, кстати, в советское время всячески запрещался, а как возможность нахрюкаться, подобно свинье, совершенно бесплатно и на халяву. В этот день Груша в приподнятом настроении и необычайно благостном расположении духа (что случалось с ним крайне редко) отправлялся на кладбище, где ходил по могилкам, собирая оставленный родственниками усопших на помин души алкоголь.
Там же и закусывал сворованную у покойников водку пасхальными куличами да крашенными яйцами. К вечеру этот мудозвон нажирался так, что уже не вязал лыка! И когда он возвращался в интернат, то дальше вахты его, как правило, не пускали – запирали в карцере, где Грушин худо-бедно трезвел, чтобы на следующий день, по выходу из заточения, снова наклюкаться до невменяемого состояния! Причем, ради того, чтобы выпить, Петя не гнушался никакими подлостями.
Мой друг Леха Акимов, который жил в другом отряде, рассказывал такую историю. Отправился он как-то ночью в туалет, облегчиться на сон грядущий. Заходит в уборную, а там Грушин с трясущимися руками ползает, как последний чмошник, по грязному полу и чуть ли не плачет от обиды. Перед ним лежит разбитая бутылка вина, он полотенцем собирает пролившуюся на кафельный пол жидкость, а затем, ничтоже сумняшеся, выжимает влажную тряпку себе в рот! Только представьте – этот контуженный на всю голову идиот готов был (а чего добру-то просто так пропадать?) вылизывать свое «винишко» прямо с, загаженного не пойми чем, пола туалета!
Подивившись столь необычному утолению жажды Акимов собрался уже было покинуть территорию сортира, как Грушин вдруг встрепенулся и дико заорал, указывая на Леху: «Это ты, гаденыш, дернул меня за рукав и разбил бутылку!». Аким чуть не офигел от такого неожиданного поворота: «Петя, как это? Постой… Зачем ты так?! Я же, как его… Я вообще к тебе не подходил!» – забормотал он со страху.
Но гроза всего интерната Игорь Лукавин, который в этот момент ворвался в туалет, уже ничего не желал слушать! Он знал только, что малолетний салабон Акимов разбил бутылку вина, которую они с Грушей собирались «уговорить» на День милиции. Участь Лехи была решена, и он был подвергнут страшному избиению за то, к чему не имел абсолютно никакого отношения! Да еще и отдавал впоследствии старшим стоимость разбитой Грушиным бутылки в десятикратном размере!
Короче говоря, Груша этот был законченным выродком и подонком. Когда я встречал его где-то в коридоре, меня аж передергивало от отвращения. Вот, думаю, уже налакался где-то с утра, алкаш хренов! Впрочем, со временем я стал воспринимать его, как данность. А что мне еще оставалось делать? Других-то старших нам господь не послал, значит, надо было как-то уживаться с этими. Но однажды произошел случай, который буквально потряс меня своей бессмысленной жестокостью!
В тот вечер Грушин, как всегда, в жопу пьяный, зашел к нам в палату. Он еле-еле стоял на ногах, тем не менее, ему хотелось, по уже давно утвердившемуся обычаю, продемонстрировать перед нами свое невероятное убожество, которое он, почему-то, принимал за геройство. «Андрюшенко! – гаркнул он на всю комнату, – сегодня ты будешь спать на подоконнике у раскрытого окна! И только попробуй укрыться одеялом – голову откручу!».
«Хорошо, Груша» – согласился Сергей. Это был невысокого роста, крепко сбитый паренек, к которому я относился с большой симпатией за его всегдашний независимый и свободный характер. Спокойно поднявшись с кровати, как будто ему было не привыкать спать на подоконнике, он полез устраиваться на новое место ночевки, обдуваемое порывистым морозным ветром из окна.
Но пьяному ублюдку этого показалось недостаточно. То ли он слишком сильно перепил, то ли, напротив, чего-то недопил, да только Грушин решил со злости закалить Андрюшенко по полной программе. Схватив через какое-то время выбивавшего зубами чечетку Сергея за ногу, он просунул его на вытянутых руках в окно прямо на улицу! «Груша, отпусти!» – надрывался в крике Серега, с ужасом представляя себе полет вниз головой
