Гюстав Курбе - Герстл Мак
Четырнадцатого августа он писал Кастаньяри из Орнана: «Я целый месяц болел, печень увеличилась, а причиной болезни явился пожар в Орнане: я четыре часа таскал воду, туша пожар в доме, принадлежащем роялистам. И после этого меня честят керосинщиком! Это делает всю историю еще более отвратительной… В наши края начинают прибывать художники. Уже приехали Ранен, Жан-Жак Корню, несколько швейцарцев и Пата. Последний рассказывает, что одна из моих картин только что продана в Лондоне за 76 000 франков (это доказывает, что Коммуна подняла на меня цены)… Я также продал Дюран-Рюэлю „Возвращение с ярмарки“ за 10 000 франков»[434]. На самом деле увеличение печени было симптомом цирроза на почве длительного и неумеренного потребления алкоголя.
Не имея сил для прогулок и охоты, доставлявшей ему прежде такое удовольствие, Курбе купил лошадь с коляской и разъезжал по окрестностям, иногда останавливаясь и делая наброски, но большей частью просто отдыхал, восстанавливая здоровье и душевный покой, наслаждаясь солнцем и воздухом своих любимых гор. 16 сентября он посетил городок Морто, где его друг Алекси Шопар, который реставрировал статую «Ловца форели», изувеченную при незаконном снятии с фонтана, председательствовал на банкете на тридцать человек, устроенном в честь художника. В знак благодарности за этот дружеский жест Курбе подарил статую муниципалитету города Морто, где она находится по сей день. На орнанском фонтане была впоследствии установлена ее копия. К этому же времени относится, видимо, смерть незаконного сына Курбе, потому что художник сообщил эту весть Лидии Жоликлер в ноябре в Понтарлье, где писал портрет Шарля Жоликлера.
Во время другой прогулки он посетил деревню Л’Опиталь-дю-Гро-Буа и грот Ла Гласьер в Грас-Дье. У грота он встретил хорошенькую крестьянскую девушку, тут же решил сделать ее своей любовницей и обратился с просьбой быть его посредником к некоему Корнюэлю, о котором ничего больше не известно. Очень любопытное письмо Курбе на счет смазливой, но увертливой Леонтины доказывает, что ни несчастье, ни плохое здоровье, ни приближение старости не умерили его тщеславия. «Вы видите, — писал он Корнюэлю 6 октября, — что мой глаз художника и большой жизненный опыт позволили мне за пять минут понять, что Вы думаете о м-ль Леонтине. Я увидел в ней прямую, честную, симпатичную, простую натуру; именно это я искал двадцать лет, потому что в глазах знающих меня людей я, кажется, сам такой же. Я встретил ее в лесу, в будничном платье, за работой, что мне понравилось. Все члены моей семьи того же мнения. Это [тяжелая работа] не задевает наше чувство социального превосходства! Эта случайная встреча, неизбежность которой я всегда предчувствовал, была правильно истолкована друзьями, сопровождавшими меня, — как только мы вышли из Ла Гласьер, они неожиданно сказали мне: „Вот женщина, которая подошла бы тебе. Художника должны окружать простые и приятные люди“. Но раньше, чем они заговорили, я сам пришел к такому же выводу. Вернувшись в Орнан, я посоветовался с сестрами, которые разделили мое мнение. Я поехал в Понтарлье, поведал свой план некоторым умным и понимающим дамам, и те даже хотели поехать со мной, чтобы убедить м-ль Леонтину перебраться жить ко мне. Скажу всю правду. За свою жизнь я столько испытал, делал людям столько добра, мне так хочется быть полезным честной женщине, что я не допускаю мысли, что м-ль Леонтина послушается дурацких советов, которые ей могут дать крестьяне, и не согласится на блестящее положение, которое я ей предлагаю. Она, без сомнения, станет женщиной, которой во Франции все будут завидовать: ведь родись она на свет еще три раза, ей никогда не сделают столь же лестного предложения, потому что я могу выбрать женщину в любом слое французского общества и никогда не получу отказа. Со мной м-ль Леонтина будет совершенно свободна и всегда сможет оставить меня, если пожелает; деньги для меня — ничто, и она никогда не пожалеет о связи со мной. Помните, дорогой Корнюэль, что за два дня работы я могу дать ей такое приданое, какого нет ни у одной деревенской девушки. Короче, если она придет ко мне, она станет счастливейшей женщиной Европы. Пусть посоветуется на этот счет не с мужиками, а с образованными людьми. Ваше дело, дорогой Корнюэль, убедить ее семью, которая не знает, кто я такой. Рассчитываю на Вас. Напишите, что я должен сделать: поехать и снова встретиться с ней в Ла Гласьер или в Л’Опиталь-дю-Гро-Буа? Устройте мне свидание. Тратьте сколько потребуется, только уладьте все как можно скорее, потому что я должен работать и ехать в Швейцарию. Если все устроится, я возьму ее с собой… Какая разница людям, чей дом она будет занимать — мой или Ваш?»[435]
К наивному изумлению и глубокому разочарованию Курбе, Леонтина отвергла блистательную перспективу золотого будущего. Три дня спустя он снова пишет Корнюэлю: «Как Вам известно, я написал м-ль Леонтине очень серьезное письмо с предложениями, которые были бы счастливы принять многие молодые дамы куда более высокого происхождения, чем она. Похоже, я заблуждался насчет этой молодой женщины: вместо того чтобы откровенно ответить на честное предложение, она, как я и предполагал, сочла нужным посоветоваться со своим молодым человеком, который собрал, по-моему, всю мудрость Панкре [деревня под Безансоном] и ответил мне самой сентиментальной из деревенских баллад, которая, может быть, и забавна для деревенщины, но не понятна нам. Из этого я заключаю, что м-ль Леонтина предпочитает лачугу и сердце идиота, напоминающего мне отставного солдата, прочному положению, которое обеспечило бы как ее, так и мое будущее. Что бы ни случилось, дорогой Корнюэль, я всегда останусь признателен Вам за дружеские услуги, которые Вы любовно оказали мне в этом деле. Если это конец, выясните, пожалуйста, был ли ответ дан мне с ее
