Гюстав Курбе - Герстл Мак
Единственным знакомым, оставшимся глухим к просьбам Зоэ помочь ее брату, оказался Шанфлери. Зная о его прежней дружбе с художником, она попросила его написать серию статей в «Фигаро» или другую газету с напоминанием о том, что Курбе тридцать лет служил французскому искусству. Она полагала, что это поможет реабилитировать Курбе в глазах публики. Но Шанфлери холодно ответил, что много лет назад посвятил Курбе три статьи, недавно вновь опубликованные в его книге «Воспоминания и портреты из времен молодости», и больше писать не собирается: «Это значит, что теперь я все сказал о Курбе, и окончательное суждение о нем, его творчестве и жизни предстоит вынести новому поколению. Что же до тех, кто толкнул Курбе на предосудительный путь и столкнул с торной дороги, я не могу вдаваться в исследование их интриг. [Чтобы писать статьи]… нужны факты, а не домыслы; я же потерял Курбе из виду десять лет назад, которые посвятил занятиям в уединении»[426].
В минувшем 1871 году Курбе потерял значительную часть своего состояния: его орнанская мастерская сильно пострадала, имущество было разграблено сначала пруссаками, затем, после Коммуны, — французскими властями. Строительные материалы, оставшиеся от выставки 1867 года, пошли на баррикады. Правительство конфисковало, хотя, по-видимому, не вывезло картины в подвалах дома в проезде Сомон, 14. Весной 1872 года он понес новые потери — его несколько раз обокрали. Из арендованного им помещения на улице Вье-Коломбье было похищено около тридцати его любимых «старых мастеров», и то, что они ничего не стоили, не уменьшало их ценности в его глазах. Более серьезной оказалась кража из проезда Сомон двадцати его собственных полотен, в том числе «Мамаши Грегуар», «Охотников на снегу», «Дамы из Франкфурта», четырех — пяти пейзажей и штук восьми марин.
В бурном 1871 году Салон не открывался. В Салоне 1872 года Курбе представил две картины — «Даму из Мюнхена» и «Красные яблоки на столе» — натюрморт, написанный в лечебнице Дюваля. Обе были отвергнуты по политическим мотивам. Из двадцати членов жюри против отказа голосовали только двое — Эжен Фромантен и Жозеф Робер-Флери. По тем же причинам отвергнут был Домье, а Пюви де Шаванна, который был членом жюри, но вышел из него в знак протеста против несправедливого отношения к Курбе, судьи наказали, отклонив его собственные картины; клику недругов Курбе возглавлял Мейссонье, требовавший не допускать произведения осужденного коммунара не только в Салон 1872 года, но и на все будущие выставки. Среди художников старшего поколения у Курбе было мало друзей, зато много врагов: он слишком часто высмеивал их в прошлом, и они воспользовались случаем, чтобы в свой черед унизить его. Даже до суда над Курбе, когда Кастаньяри предложил обратиться к Тьеру с ходатайством о снисхождении к Курбе, подписанным рядом выдающихся художников, Добиньи ответил: «Мы соберем всего три подписи — мою, Домье и Коро, больше ни одной»[427].
Отклонение картин Курбе вызвало бурю разногласий в прессе. Большинство газет поддерживало Мейссонье, но некоторые защищали Курбе. Кастаньяри заявлял: «Причина, по которой Мейссонье решил выставить себя на посмешище… загадка, легко разрешимая для того, кто знает, до какой деградации атмосфера нравственного порабощения при империи Наполеона III довела художников… Г-н Мейссонье закрыл ей [„Даме из Мюнхена“] двери Дворца промышленности. Пусть будет так, но если она когда-нибудь появится в Квадратном салоне Лувра, Джорджоне, Корреджо и Тициан встанут, чтобы приветствовать ее»[428].
Быть может, наиболее действенным осуждением приговора жюри явилась сатирическая пьеска Эрнста д’Эрвильи, опубликованная в «Эклипс». Действие ее происходит во Дворце промышленности во время заседания жюри Салона. Представлены три картины. Мейссонье велит поставить их задней стороной к жюри: «Повторяю, в этом году мы не рассматриваем. Мы судим»[429]. Первая картина, написанная издателем «Фигаро» (яростно настроенной против Курбе), принимается сразу. Вторая, кисти некоего мозольного оператора, тоже принята — ее автору нравится Вандомская колонна, — хотя Робер-Флери протестует: «Но ведь это отталкивающая мазня. Она изображает пальцы ноги, сплошь покрытые мозолями, и выглядит так, будто написана патокой»[430]. На это Мейссонье возражает: «Я очень люблю патоку… Отныне цвет патоки — мой любимый цвет»[431]. Зато третья картина, изображающая бумажный рог изобилия, наполненный жареным картофелем, отвергается — это, мол, пропаганда коммунаров: по мнению Мейссонье, жареное — это намек на пожар Тюильри. Выполнив свою задачу, жюри отправляется судить выставку лошадей по соседству.
Глава 29
Возвращение в Орнан
По пути Курбе из Парижа домой произошел лишь один неприятный инцидент. «Я имел большой успех по дороге в свой родной край, — писал Кастаньяри художник. — Так было сперва в Дижоне, потом в Доле, а вот в Безансоне мне не повезло. Я зашел выпить пива в Общество любителей гребного спорта [Гребной клуб], насчитывающее сто двадцать членов. Когда я уже вышел на улицу, бакалейщик-бонапартист, оставшийся в клубе после нашего ухода, разбил кружку, из которой я пил. Мне стоило большого труда сдержаться и не задать ему трепку: неделю спустя, он был исключен из клуба восьмьюдесятью четырьмя голосами против шести»[432]. Бакалейщик, как сообщалось впоследствии, покончил с собой. 26 мая 1872 года Курбе прибыл в Орнан в сопровождении отца семейства Ординеров и группы друзей. Компания, ехавшая в четырех колясках, проследовала в кафе «Аннетт», где вместе со многими другими знакомыми, пожелавшими продемонстрировать симпатию к художнику и презрение к муниципальному совету, весело отпраздновала возвращение блудного сына.
Курбе часто гостил у Ординеров (которых давно простил за то, что они убеждали его принять орден Почетного легиона) в Мезьере, откуда в июне писал сестрам во Флаже: «Я живу то в Мезьере, то в Орнане. Приехать во Флаже в такую жару
