Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко
Из жюри выползает пожилой военрук Николай Иванович, который ведет в школе уроки НВП. Сейчас он принимает парад. «Здравствуйте, товарищи летчики!» – вскидывает он в приветствии руку к своей изъеденной молью фуражке. «Здравия желаем, товарищ подполковник!» – гаркаем мы так, что за большими окнами спортзала удивленные вороны, сами того не ожидая, падают с веток деревьев! После взаимного обмена любезностями «товарищи летчики» показывают членам жюри то, чему они научились благодаря каждодневным побоям своих более старших «наставников».
Я, как самый высокий в классе, да к тому же еще и всем начальникам – начальник, подчиненным – командир, с важным видом пиздую впереди всего строя. На меня ровняется весь отряд. Да что там отряд – на меня таращатся (так мне, во всяком случае, кажется) все девчонки нашего класса! Как существа абсолютно недисциплинированные и к строевой шагистике не приспособленные, они освобождены от участия в «Смотре строя и песни» и с интересом наблюдают за всем происходящим, сидя на деревянных лавках, установленных в спортзале.
Я чувствую на себе их восхищенные взгляды, и тяну свою ногу так, как не снилось и почетному караулу у Мавзолея! Мне неожиданно стало нравиться то необычное состояние упругой, звенящей легкости в движениях и молодцеватой уверенности в своих силах, которое дает синхронное шагание в ногу с двумя десятками таких же радостных обалдуев! Сейчас нам нужно будет пройти еще один полный круг по залу, и затем показать всем присутствующим, как слаженно умеют летчики выполнять сложнейшие фигуры высшего пилотажа в построении на земле! Преисполненный необыкновенной гордостью, я командую своим зычным голосом: «Отряд, песню запевай!». Сразу же вслед за этим послушные моему приказу ребята начинают весело и звонко вопить:
«Орлята учатся летать!
Им салютует шум прибоя,
В глазах их – небо голубое,
Ничем орлят не испугать!
Орлята учатся летать!»
И тут, о боже, происходит самая настоящая и непредвиденная мною катастрофа! Я вдруг каким-то совершенно непонятным для меня образом цепляюсь одной своей ногой за другую, резко спотыкаюсь, пытаясь судорожно ухватиться руками за воздух, и с громким грохотом падаю, прямо под ноги, идущим сзади, ребятам! Строй сразу же ломается и рассыпается на множество обалдевших от такой жуткой подставы автономных частей! Понятно, что ни о каком дальнейшем нашем коллективном выступлении уже не может быть и речи…
Мне сложно передать вам сегодня словами весь шквал тех откровенно погребальных мыслей, которые обрушились тогда на мою несчастную голову! Несколько секунд я вообще не хотел вставать с пола, мечтая скоропостижно скончаться прямо в этом спортзале. В сторону Козловича мне даже смотреть было страшно! Я понимал, что тот от бешенства уже грызет шведскую стенку и только наличие большого количества воспитателей и приглашенных со стороны ветеранов, не дает ему возможности растерзать меня прямо на месте совершенного мною преступления!
Но насчет своего ближайшего будущего я никаких иллюзий не питал – жить мне оставалось только до вечера. Да и то лишь при условии, что Кызел не захочет обагрить моей кровью выход из спортзала! И ведь будет, по-своему, прав! «Екарный бабай!» – проклинал я на чем свет стоит самого себя, – ну почему ты такой феноменальный раздолбай?!». Однако судьба оказалась ко мне на редкость благосклонна! Как видите, дорогие мои читатели, я все же не погиб от печальных последствий муштры, а даже почти с юмором вспоминаю, как мне удалось запороть интернатский «Смотр строя и песни».
Кстати, с военруком, принимавшим так и не задавшийся парад, мы каждую неделю встречались на занятиях по начальной военной подготовке. Он учил нас по команде «Газы!» напяливать на себя мерзкие, тошнотворно воняющие резиной противогазы (которые снимались потом с головы только со скальпом!), понимать устройство ручной осколочной гранаты, ну и, конечно, разбирать и собирать автомат Калашникова. Для последнего действия существовал армейский норматив в 40 секунд и, если память мне не изменяет, я умудрялся закончить сборку и разборку «Калаша» секунд на 10 раньше. Впрочем, возможно, я выдаю желаемое за действительное…
Некоторые уроки НВП преобразовывались затем в «Кружок меткой стрельбы» (уж не знаю, кому пришла в голову столь «умная» идея организовать это опасное начинание в нашем дурдоме). Мы, разумеется, сразу же повадились туда ходить – это были одни из тех редких занятий, которые никто из нас даже и не думал прогуливать!
Непосредственно для этой цели в интернатском подвале был оборудован тир, куда мы спускались пострелять из пневматических винтовок по мишеням. Моя проблема заключалась в том, что к тому времени я уже почти ничего не видел на расстоянии десяти метров (проклятая близорукость не давала мне возможности разглядеть даже мишень), а потому очень часто, не нарочно, конечно, палил в военрука, который страшно матерясь, прятался за специально сделанным для таких случаев щитом из ДСП!
На этом, как правило, мои проказы не заканчивались. Сильно досадуя на то, что из меня, скорее всего, уже не получится первостатейного «Ворошиловского стрелка» и я не смогу посылать все свои пульки в «десятку» (ну, разве что в «молоко»!), я принимался стрелять по еле мерцающим лампочкам в подвале. Надо сказать, что получалось это у меня гораздо лучше, и очень скоро я погружал все окружающее нас пространство во мрак, чем доводил Николая Ивановича буквально до белого каления!
Прицелишься, бывало, почти по наитию, в отчаянно расплывающуюся от собственной твоей слепоты лампочку, плавно нажмешь на курок – бах, и она разлетается с жутким шипящим звуком в разные стороны, на радость мне и моим друзьям! В такие минуты разъяренный военрук готов был сам поставить нас к стенке! Но мы, побросав «мелкашки», убегали.
Интересно, что девчонок к стрельбе вообще не подпускали. Они специализировались на всякого рода медицинских процедурах, типа, рану перевязать или наложить жгут на место перелома. Тренировались, понятное дело, на нас. Я всегда желал быть раненым в бедро – там перевязка была приятнее. И только моя врожденная скромность и свирепость военрука удерживали меня от того, чтобы получить ранение в пах…
Одним словом, как пелось тогда в известной песне «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». Когда спустя много лет я рассказывал иностранцам, что в СССР
