Путешествие в пушкинский Петербург - Аркадий Моисеевич Гордин
В день умирало по 600 человек и более, главным образом беднота.
Министерство внутренних дел издало нелепое и бесполезное «Наставление к распознанию признаков холеры и лечению». В «Наставлении» запрещалось предаваться гневу, страху, унынию, беспокойству духа и вообще сильному движению страстей. Запрещалось вскоре после сна выходить на воздух, а если это было необходимо, то рекомендовалось одеваться теплее и непременно обуваться. Запрещалось выходить из дому, не омывши всего тела или, по крайней мере, рук, висков и за ушами «раствором хлористой соды или извести, а за недостатком оных, чистым уксусом или простым вином с деревянным чистым маслом». Запрещалось селиться в жилищах тесных и нечистых. Последнее было совсем невыполнимо для простого народа, в частности для тысяч пришедших в город оброчных мужиков.
Через неделю после появления холеры А. В. Никитенко писал в своем дневнике: «В городе недовольны распоряжениями правительства. Государь уехал из столицы. Члены Государственного совета тоже почти все разъехались. На генерал-губернатора мало надеются. Лазареты устроены так, что они составляют только переходное место из дома в могилу. В каждой части города назначены попечители, но плохо выбранные, из людей слабых, нерешительных и равнодушных к общественной пользе. Присмотр за больными нерадивый. Естественно, что бедные люди считают себя погибшими, лишь только заходит речь о помещении их в больницу. Между тем туда забирают без разбора больных холерою и не холерою, а иногда и просто пьяных из черни, кладут их вместе. Больные обыкновенными болезнями заражаются от холерных и умирают наравне с ними. Полиция наша, и всегда отличающаяся дерзостью и вымогательством, вместо усердия и деятельности в эту плачевную эпоху только усугубила свои пороки. Нет никого, кто бы одушевил народ и возбудил в нем доверие к правительству. От этого в разных частях города уже начинаются волнения. Народ ропщет и, по обыкновению, верит разным нелепым слухам, как, например, будто доктора отравляют больных, будто вовсе нет холеры, но ее выдумали злонамеренные люди для своих целей и т. п.».
При первых признаках холеры Николай I и его двор бежали в пригород Петербурга – Петергоф. Знать и состоятельные люди тоже покинули столицу – «спасались на дачи, где запирались почти герметически». Так, директор императорских театров князь С. С. Гагарин заперся в своей даче на Каменном острове, никого не принимал, а ежедневные рапорты и прочие бумаги доставляли ему окуренными и подавали через окно. Генерал-губернатор Эссен пребывал в растерянности и крайнем замешательстве. А эпидемия усиливалась.
Простой петербургский люд оказался в отчаянном положении – без помощи, без надежды. Возмущение правительством росло. Оно усугублялось нелепыми и обременительными распоряжениями начальства, бесчинством полиции, позорным поведением царя и знати. Слухи, что холеру придумали господа, чтобы извести простой народ, упорно распространялись по городу. Исконная ненависть народа к притеснителям прорвалась наружу.
Впервые в истории Петербурга народ вышел на улицы, протестуя и грозя взбунтоваться. Со второй половины июня в разных концах города начались беспорядки. Толпы народа ловили и обыскивали «отравителей», разбивали холерные кареты и выпускали больных, оказывали сопротивление полиции.
Бунт разразился 22 июня на Сенной площади, где находилась временная холерная больница. Огромная толпа ворвалась в здание. Во всех этажах выбили стекла в окнах, выбросили мебель, разогнали больничную прислугу, убили двух лекарей.
Перепуганные столичные власти собрались на совещание у графа Эссена. Решено было применить военную силу. Гвардейские полки, усиленные артиллерией, окружили площадь. Командующий гвардейским корпусом князь Васильчиков двинул против народа батальон пехоты. Солдаты шли с барабанным боем.
Народ устремился в боковые улицы, но не успокоился.
Испугавшись бунта, в Петербург из Петергофа, водою, на пароходе «Ижора» прибыл Николай I. Страх перед бунтом пересилил страх перед холерой.
Стоя в коляске на Сенной площади, окруженной войсками, царь говорил народу:
– Учинены были злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно народу русскому, забыв веру отцов, подражать буйству французов.
Николай разыграл целое представление. Кончил тем, что подозвал какого-то старика, трижды облобызал его, сел в коляску и уехал.
Вечером царь слушал доклад министра внутренних дел графа Закревского.
– Чему ты приписываешь народные волнения? – спросил Николай.
– Единственно, государь, распоряжениям и злоупотреблениям полиции.
– Что это значит?
– А то, государь, что полиция силою забирает и тащит в холерные больницы и больных, и здоровых, а потом выпускает только тех, кто откупится.
– Что за вздор! – закричал царь, сильно разгневанный. – Кокошкин! – обратился он к находившемуся тут же обер-полицмейстеру. – Доволен ли ты своею полицией?
– Доволен, государь.
– Ну и я совершенно тобою доволен.
Николай не желал слышать даже малую долю правды.
А волнения в Петербурге все продолжались. Самому царю пришлось признать, что «войска, стоя в лагере, беспрестанно в движении, чтобы укрощать и рассеивать толпы». Были произведены многочисленные аресты. В газетах от имени петербургского генерал-губернатора появилось «объявление»: «При случившихся на сих днях в некоторых частях города беспорядках люди, взятые в буйстве и неповиновении… задержаны под арестом. Для исследования поступков сих людей, изобличения и предания суду виновных… государь император высочайше повелел составить особую следственную комиссию, которая уже начала свои действия».
Арестованных бунтовщиков ждала расправа.
П. А. Вяземский, размышляя о характере холерных бунтов, справедливо замечал: «Любопытно изучать наш народ в таких кризисах. Недоверчивость к правительству, недоверчивость совершенной неволи к воле всемогущей сказывается здесь решительно. Даже и наказания Божии почитает она наказаниями власти… И в холере находит она более недуг политический, чем естественный».
В годину бедствия недоверие совершенно бесправного народа к всемогущему и чуждому ему правительству проявлялось особенно явственно. И вел он себя соответственно.
В июле 1831 года разразились холерные бунты недалеко от столицы – в Новгородских военных поселениях. Солдаты и крестьяне, как во времена Пугачева, расправлялись с чиновниками, офицерами, генералами. Мстили угнетателям.
Пушкин внимательно следил за народными волнениями в Петербурге и в военных поселениях. Его письма летних месяцев 1831 года из Царского Села полны взволнованных откликов на эти события.
Глава двадцать шестая
«Мы все учились понемногу»
В первой главе «Евгения Онегина» Пушкин писал:
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь…
В массе своей российское дворянство не отличалось образованностью. Но еще несравненно менее учились «чему-нибудь» и несравненно более «как-нибудь» представители «низших сословий».
В Петербурге – городе с полумиллионным населением, подавляющее большинство которого составляли «низшие сословия», в 1820-е годы
