Атаман Платов. К 270-летию со дня рождения (1753–2023) - Михаил Павлович Астапенко
Накануне вторжения Великой армии Наполеона в Россию специальные агенты получили от министра иностранных дел Франции Г.-Б. Маре задание «найти среди казаков какого-либо смелого, который бы отважился организовать восстание и повторить историю Пугачева»[705].
В атаманы к донским казакам набивался и маршал Мюрат. Но все это – и надежды на измену казачества России в решающий час испытаний и атаманство неаполитанского короля – все это было нелепо и несерьезно. А на атаманство Мюрата даже Наполеон смотрел весьма скептично. По свидетельству Сюгера, Наполеон, узнав о намерениях своего маршала стать атаманом донских казаков, воскликнул:
– Мюрат – король казаков?! Какое безумие![706]
Впрочем, биограф Мюрата Ж.Тюлар утверждал, что шурин Наполеона всерьез мечтал «о создании отдельного казачьего царства по заключении мира» во главе с самим собой[707].
Вечером двадцать пятого августа Наполеон в сопровождении свиты объехал позиции своих войск, побывал на всех редутах, несколько раз проехал по всей линии, чтобы по собственному впечатлению составить представление о позиции русских, о численности армии Кутузова в каждом пункте обороны. Затем он побывал в различных корпусах армии, беседовал с маршалами – сдержанно и сурово, с солдатами – ласково, по-отечески.
По общему мнению специалистов, Наполеон в совершенстве владел искусством оценки местности, точно и умело определял слабые и сильные пункты позиции, препятствия и выгоды, которые располагала местность. Блестящий артиллерист, он первым в истории войн стал применять массированный артиллерийский огонь, сосредоточивая на решающем направлении сотни орудий. На главном участке атаки он неизменно создавал подавляющий перевес в пехоте и кавалерии. Искусство Наполеона в этом отношении не имело себе равных в то время. Громадный опыт сражений почти безошибочно подсказывал ему, когда в ходе боя необходимо ввести главный резерв, чтобы разгромить противника, а затем беспощадным преследованием довершить разгром.
В своей богатой военной практике Наполеон часто применял обход позиции противника с флангов и тыла, предварительно сковав его силы с фронта. Или, прорвав фронт неприятеля в тактическом центре, он вводил в бой свой главный резерв. В любом случае это приводило к молниеносному и сокрушительному разгрому противника.
И вот теперь здесь, на Бородинском поле, тщательно изучив позицию русской армии, Наполеон нашел ее слабое место. Оно находилось в центре левого крыла на флешах у деревни Семеновское. Здесь Наполеон сосредоточил восемьдесят тысяч своих войск и четыреста орудий, тут он задумал прорвать фронт русской армии, обойдя ее главные силы, расположенные в центре и на правом фланге, прижать их к Москве-реке и Колоче и уничтожить или пленить. Одновременно с главной атакой на флеши Наполеон предполагал ударить и по правому крылу русской армии итальянским корпусом Евгения Богарне, а левый фланг обойти польским корпусом Юзефа Понятовского.
В ночь перед битвой донской атаман Платов не мог заснуть. Он медленно вышел из палатки и неторопливым шагом направился вдоль бивуачных костров своего корпуса. Дул легкий, еще по-летнему теплый ветерок, но уже по всему чувствовалось дыхание приближающейся осени. Платов подошел к костру, у которого вместе с казачьими офицерами сидел генерал-майор Иловайский 5-й. Все вскочили, приветствуя атамана. Матвей Иванович кивнул головой, приглашая садиться и сам присел на подстеленную кем-то из офицеров бурку. Минуту длилось молчание, только в костре хрустко потрескивал хворост.
– Как думаешь, Васильич, – обратился Платов к Иловайскому, – каково будет завтра?
– Силища против нас огромная, Матвей Иванович, но не дадим победы французам, – несколько с волнением, но также негромко ответил Иловайский.
Офицеры сдержанным гулом поддержали своего командира. Завязался заинтересованный разговор. Кому-то придется завтра лечь на обширном поле Бородина вдали от родного Дона. Эта невеселая мысль незримо витала в воздухе, и Платов, уловив это, сказал:
– Смерти не бойтесь, братцы: ее не минуешь, а бойтесь постыдной, да постылой жизни. Да, и опять-таки, и на том свете душа нужна; а кто присягал на одно, а делает другое, не будет прав и перед Богом. Видел, Васильич, как готовятся к сражению солдаты и казаки наши, надевая чистое белье, приготавливаясь достойно встретить смерть, коль суждено кому лечь завтра на поле сем!
– Да! – отозвался Иловайский. – Видел, как по рядам армии в крестном ходе обносили чудотворную Смоленскую икону Божьей Матери, как служили молебны наши священники, как все солдаты, офицеры и генералы, от его светлости начиная, с трепетом душевным прикладывались к Чудотворной. Встретим басурмана достойно, верю!
…Побывав еще в расположении бригады генерала Дмитрия Кутейникова, Платов вернулся в свою палатку, но уснуть так и не смог. Он лежал с открытыми глазами, вспоминая минувшие сражения и прикидывая возможный ход завтрашней битвы, делясь своими предположениями с прикомандированным к его штабу свиты его императорского величества капитаном Тарасовым[708].
В ту ночь не спал и Кутузов. В пустом, заброшенном хозяевами, доме в деревне Татариново он терпеливо дожидался утра. Все распоряжения уже давно были отданы, своих штабистов он отпустил отдыхать, а самому по-стариковски не спалось. Кутузов медленно ходил по комнате, иногда садился за стол, подвигал к себе карту, и дежурные генералы слышали за дверью его старческое кряхтение, покашливание и отрывистые восклицания:
– Так! Нет, не так!..
Кутузов строил свои предположения возможных действий Наполеона в предстоящей битве.
Не спал и Наполеон. Сражение, которого он так давно жаждал, должно было состояться завтра. Он ждал и боялся его. Император знал, что десятки тысяч его солдат и офицеров лягут на холмистом поле около никому не известной русской деревушки Бородино. Надо выиграть битву малой кровью, хотя Наполеон понимал, что это невозможно. Но теперь, в сотнях лье от Парижа, ему нужно было сохранить боеспособную армию, чтобы продиктовать «брату» Александру, императору российскому, свои условия мира.
Наполеон нервно прошелся по палатке, потом остановился и, ни к кому не обращаясь, пробурчал:
– Готовится великий день, наступит ужасная битва!
Затем, оборотясь к стоявшему рядом генералу Жанну Раппу, торопливо спросил:
– Генерал, верите ли вы в победу!?
– Без сомнения, сир! – встрепенулся Рапп[709]. – Но в победу кровавую…
Наполеон снова зашагал по палатке, что-то обдумывая, потом остановился и сказал:
– Я это знаю, но у меня восемьдесят тысяч человек, и я пойду в Москву с шестьюдесятью тысячами, отставшие, так же, как и сводные батальоны
