Атаман Платов. К 270-летию со дня рождения (1753–2023) - Михаил Павлович Астапенко
Русский офицер, историк и журналист Сергей Глинка, находившийся тогда в действующей армии, отмечал, что «назначение Кутузова главнокомандующим произвело общий восторг и в войсках и в народе. Выдающая писательница той эпохи Анна-Луиза Жермена де Сталь, гонимая Наполеоном за резкие и смелые отзывы и находясь тогда в Петербурге, явилась к Кутузову, преклонила перед ним чело и возгласила своим торжественным голосом: «Приветствую ту почтенную голову, от которой зависит судьба Европы!»[652] «В нем было что-то чисто национальное, делавшее его столь дорогим для русских, – отмечал Ф.-П. Сегюр, узнав о назначении Кутузова, – в Москве радость по случаю его назначения доходила до опьянения: посреди улиц бросались друг другу в объятия, считая себя спасенными»[653].
Одиннадцатого августа Кутузов выехал из Петербурга к армии. В девять часов утра он сел в карету, поданную к его дому на Дворцовой набережной. Большая толпа собравшихся здесь петербуржцев все время выкрикивала пожелания счастливого пути и скорой победы над врагом. От дома Кутузов поехал к Казанскому собору. Здесь, стоя в храме на коленях, он молился, прося победы русскому воинству. Священники подали ему образ Казанской иконы Богоматери. Выйдя из храма, Михаил Илларионович остановился и, обращаясь к священникам, сказал: «Молитесь за меня, ибо посылают меня на великое дело!»
Мог ли знать Кутузов, что пройдет всего девять месяцев, свершив великое дело освобождения Родины от вероломного врага, он отойдет в мир иной, и его бездыханное тело будет доставлено в этот знаменитый собор для погребения и вечного упокоения.
Барклай де Толли был явно расстроен своим смещением и не скрывал этого. «Время отдаст мне должное, – сказал он, узнав о назначении Кутузова главнокомандующим. – Я ввел колесницу на гору, а с горы она скатится сама при малом руководстве. Мой труд налицо, сохраненная, снабженная всем армия, а перед ней расстроенный, упавший духом противник». Император Александр, пытаясь объяснить свое решение о назначении Кутузова главнокомандующим и подсластить «пилюлю», писал Барклаю: «Москва и Петербург единодушно указали на князя Кутузова, как на единственного человека, могущего, по их словам, спасти Отечество. В подтверждение этих доводов говорили, что по старшинству вы были сравнительно моложе Тормасова, Багратиона и Чичагова; что это обстоятельство вредило успеху военных действий и что это неудобство высокой важности вполне устранено с назначением князя Кутузова. Обстоятельства были слишком критические. Впервые столица государства находилась в опасности, и мне не оставалось ничего другого, как уступить всеобщему мнению, заставив все-таки предварительно обсудить за и против в совете, составленном из важнейших сановников империи. Уступив их мнению, я должен был заглушить мое личное чувство»[654].
Кутузов, глубоко уважая Барклая де Толли, как человека, воина и полководца, предложил ему остаться во главе Первой армии. Благодарный Кутузову за доброе отношение, Михаил Богданович в ответном послании новому главнокомандующему писал: «В такой жестокой и необыкновенной войне, от которой зависит сама участь нашего Отечества, все должно содействовать одной только цели и все должно получить направление свое от одного источника соединенных сил. Ныне под руководством Вашей Светлости будем мы стремиться с соединенным усердием к достижению общей цели, – и да будет спасено Отечество»[655]. Достойный ответ!..
В числе первых воздаст должное полководцу Барклаю де Толли великий поэт Пушкин. В одном из своих стихотворений, посвященных Михаилу Богдановичу, он писал:
О, вождь несчастливый! Суров был жребий твой:
Все в жертву ты принес земле тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчаньи шел один ты с мыслию великой;
И в имени твоем звук чуждый незлобя;
Своими криками преследуя тебя,
Народ, таинственно спасаемый тобою,
Ругался над твоей священной сединою;
И тот, чей острый ум тебя и постигал,
В угоду им тебя лукаво порицал.
И долго укреплен могучим убежденьем,
Ты был неколебим могучим убежденьем:
Как часто мимо нас проходит человек,
Над кем ругается слепой и бурный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и умиленье.
После публикации этого стихотворения Пушкина обвинили в оскорблении светлой памяти Кутузова. Поэт, отвечая своим критикам, писал: «Неужели должны мы быть неблагодарны к заслугам Барклая де Толли, потому что Кутузов велик»[656].
Семнадцатого августа 1812 года после полудня в лагере русских войск у Царева Займища наблюдалось давно не испытываемое русскими воинами радостное возбуждение: к бивуакам подъезжал новый главнокомандующий всеми армиями Михаил Кутузов. «День был пасмурный, но сердца наши прояснились», – вспоминал один из очевидцев. Поэт и воин Федор Глинка, так же находившийся среди русских воинов у Царева Займища, восклицал: «Я видел его; я видел знаменитого Кутузова… У всех лица сделались светлее, и военные беседы вокруг радостнее. Дымные поля биваков начинают оглашаться песнями»[657].
А Кутузов уже объезжал войска, здороваясь с солдатами, которые отвечали ему громовым «ура!»
– Ну как можно с такими молодцами все отступать и отступать! – говорил полководец сопровождавшим его генералам. Особо подкупала солдат простая манера держаться и скромный походный сюртук главнокомандующего без эполет и белая с красным околышком фуражка. Сидя на маленькой казачьей лошади, Михаил Илларионович напоминал старожилым солдатам великого Суворова, и это сходство вызывало еще больший энтузиазм воинов:
– Приехал Кутузов бить французов!
– Ура! Ура! Ура!
Донские казаки, как и вся армия, восторженно приветствовавшие Кутузова, откликнулись на это событие новой песней:
Как заплакала Россиюшка от француза.
Ты не плачь, не плачь, Россиюшка, Бог тебе поможет!
Собирался сударь Платов да со полками,
С военными полками, да с казаками.
Из казаков выбирали да исаулы,
Исаулы были крепкие караулы,
На были крепкие караулы,
На часах стояли долго да приустали,
Белые ручушки, резвы ножечки задрожали.
Тут спроговорил, спромолвил да князь Кутузов:
«Ай вы вставайте же мои деточки, утром поране,
Вы умывайтесь, мои деточки, побеляе,
Вы идите, мои деточки, в чистое поле,
Вы стреляйте же, мои деточки, не робейте,
Вы своего же свинцю-пороху не жалейте,
Вы своего
