Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков
Так мы ехали целый день и вместо 9-ти часов прибыли в Ниш в первом часу ночи. Хорошо, что я взял с собой провизии. На станциях решительно не было ничего, кроме слив, арбузов и дынь. Так как прохождение поездов и днем требует большой осторожности, то по ночам их не пускают совсем, почему мы и должны были ночевать в Нише. Нужно очень благодарить железнодорожную администрацию, что она не выселяет на ночь пасажиров из вагонов, предоставляя им ночевать в них, чем мы и воспользовались. Наутро был подан другой поезд, долженствовавший доставить нас в Пирот, знаменитый производством ковров. Мои юные спутники перетащили мой багаж, и мы оказались теперь в вагоне 3-го класса, причем в нашем отделении была такая дыра в полу, что, зазевавшись, свободно можно было провалиться в нее и попасть под колеса. Но нет худа без добра: туда полетели косточки и корки от арбузов, окурки, спички, и в купе, благодаря этой дыре, было необыкновенно чисто.
Пирот
Поезд ушел в 8 утра и прибыл в Пирот часов в 11. Мы радовались, что поедем дальше, но пришлось застрять в этом городке до другого дня, так как здесь ходит только один поезд в день и отходит, опять-таки, в восемь часов утра. Что делать? Надо отправляться в гостиницу. Но городок-то хоть и маленький, но строен по-сербски, т. е. раскинулся он на большой плоскости. Пройти пришлось до гостиницы версты две. Тут потерял я из виду мою молодежь. День прошел в большой скуке, городок был так неинтересен, что, пройдя направо от гостиницы, пройдя налево, я убедился, что смотреть решительно нечего. Есть в моем «Империале» тоже ничего не нашлось, кроме полцыпленка, да овечьего сыра и, конечно, «це́рно ви́но». Купив себе сербскую безрукавку из овчины, я отправился спать. Хорошо это было еще и потому, что в вагоне спалось плохо в компании Пустынникова и молодой их спутницы, которые расположились в моем купе, и, не желая беспокоить меня, устроились на другом диване, что, конечно, было очень неудобно, и они возились всю ночь.
Вечером я пытался опять гулять по городу – и с тем же неуспехом. Единственно, что было тут красиво, это река Нишава и довольно отдаленные горы, окружающие этот городок. Забравшись довольно рано на вокзал, я нашел там моих спутников. Они провели ночь под открытым небом, благо она была очень тепла. После довольно продолжительного ожидания подали поезд, но из скотских вагонов. Весь пол был в навозе, прозванном нами «пиротским ковром». Но надо было благодарить Бога и за то.
Дело было в том, что по дороге в Цареброд[94] нужно было проезжать очень тесным ущельем, по которому мчится какой-то очень быстрый и довольно большой приток Моравы, мост же через него был уничтожен болгарами еще очень недавно. Расстояние в 22 километра от Пирота до Цареброда приходилось делать чуть ли не пешком. Теперь был наведен очень длинный, чрезвычайно сложный мост из свай, шедший полукругом в обход того места, где строится новый, настоящий железный мост. Деревянный же мост был так длинен, что весь поезд устанавливался на нем и двигался так медленно, что движение его было почти незаметно. Благодаря этому переезд длился ужасно долго, а перескочить хотелось поскорей, так как оставаться на этом зыбком мосту было поистине неприятно, да и просто жутко. Не доезжая до этого места, на одной из скал высечена надпись, что король Ми́лан, одержав победу над болгарами, заставил их подписать мир, только год-то мы и не заметили. Перебравшись благополучно через это жуткое место, мы вздохнули с облегчением. Как-никак мы все-таки ехали, а не шли пешком.
Теперь путь наш был свободен. Пробираясь по этому, действительно, горному ущелью, среди скал и около быстрого потока, поезд добрался до Цареброда. Но опять задержка: поезд идет в Софию лишь на следующий день и опять тут надо ночевать. Городишко же самый плохой, деваться в нем решительно некуда, а прожить надо целый день, а где будем ночевать – и представить себе не могли. Так и толкались все время на вокзале, где в огромном и хорошо устроенном буфете нельзя было получить даже хлеба. Лакей здесь говорил хорошо по-русски, потом он объяснил, что выучился нашему языку в гимназии, а теперь он студент и пошел на заработки, так как жизнь в Болгарии невыносимо дорога. Что и сказалось скоро: на один динар в Белграде мне дали два с половиной лева, таким образом, жизнь здесь, по меньшей мере, обходилась в два с половиной раза дороже, чем в Сербии.
Наскучив толкотней на вокзале, мы в третий раз к вечеру отправились на главную улицу в городе. Она вся была запружена французскими солдатами разных окрасок – зрелище, какого в Сербии наблюдать не приходилось. Все с удивлением поглядывали на моих спутников, нарядившихся в какую-то фантастическую форму: на головах у них были русские картузы, куртки чистейшего покроя английских офицеров с развороченными лацканами, в крахмальных воротничках и галстуках, штаны-галифе и длинные сапоги, а на плечах ярко красные русские погоны со шнурками вольноопределяющихся. Цвет их одежи был какой-то оранжево-оливковый. Солдаты отдавали им честь, принимая за офицеров, а они, в свою очередь, козыряли перед офицерами. Сами же мои мо́лодцы ничем не походили по выправке на военных, так как никогда ими и не были, а только что записались в добровольческую армию, с чем и возвращались в Россию. Словом, наружность была у них самая курьезная и обращала на себя всеобщее внимание, но никто их не тронул и даже не поинтересовался у нас, что это за «три мушкетера».
Наконец, вот и вечер. День прошел страшно утомительно, а где будем спать – так и не знаем. Но лакей на
