Дети Ирены - Тилар Маццео
Ирена принялась греть воду. Тиф унес ее отца почти тридцать лет назад, когда он так же, как она сейчас, помогал еврейским детям. И сейчас Ирена видела, как болезнь опустошает гетто еще до его ликвидации. Если она обо всем как следует не позаботится, последствия перехода, совершенного детьми через канализацию, могут оказаться для них смертельными. Важнее всего были горячая вода и много мыла. Когда девушка и дети начали раздеваться, Ирена, порывшись, достала из шкафа старые полотенца, прополоскала одежду в раковине с маленьким кусочком драгоценного мыла, а затем тщательно вымыла руки и вычистила грязь из-под ногтей.
Дети сбились в кучку, и вскоре выжатые штаны и сорочки уже сушились на батарее. Утром они будут все еще влажными, но с этим ничего не поделаешь. Дети бесшумно поспешили в ванную. Ирена шепотом советовала им ступать как можно тише. Соседи снизу были друзьями, но у других звук шагов в такое время мог вызвать подозрения. А подозрения были смертельно опасны.
Сердце Ирены дрогнуло, когда она увидела в дверях свою мать, едва стоящую на ногах из-за болезни. Янина молча смотрела на всю эту не требующую объяснений сцену: четыре раздетых ребенка и темноволосая девушка. Но Ирена рада была видеть в глазах своей матери понимание и беспокойство. Дети робко залезли в ванную и с первыми тремя все прошло быстро. Грея воду для четвертого, Ирена потянулась за новым куском мыла и только тогда поняла, что оно кончилось.
В военное время мыло было ценным товаром. Тогда его изготавливали из жира животных и пепла и во времена изобилия недостатка в нем не было. Но зимой 1942/43 года самые отчаявшиеся из голодающих жителей Варшавы варили даже старую кожаную обувь, чтобы получить хоть какой-то «бульон», не говоря уже о сале и свиных шкварках, считавшихся настоящим деликатесом. Лучше уж быть грязным, чем голодным, рассуждали они. Ирене с матерью повезло, и им удавалось доставать немного щелочного мыла для стирки.
Мыло? — Янина покачала головой. Ничего не осталось, кроме тонкого, размокшего кусочка на кухне, слишком малого, чтобы вымыть последнего ребенка. Отсутствие мыла было такой, казалось бы, мелочью, но при этом могло им дорого обойтись.
Ирена какое-то время размышляла, как справиться с проблемой. Она ничего не могла придумать. Что еще она могла сделать? Не было других вариантов, кроме одного. Поэтому тихонько проскользнув через дверь, Ирена вышла в коридор. Она спросит у соседки. Затаив дыхание, Ирена негромко постучала.
Она знала, что это был акт слепой, ни на чем не основанной веры. Ей нужно было положиться на другого человека, не зная, предаст он или нет. Дверь осторожно приоткрылась, и Ирена увидела раскрытые от страха глаза. Она поняла, что соседка не меньше нее опасалась, что стук мог означать приход гестапо. Ирена быстро попыталась успокоить ее: У вас нет мыла? Мне не спится, и я затеяла стирку. На часах было четыре утра, но пожилая женщина тоже не спала.
Соседка, не говоря ни слова, отвернулась и прошла в квартиру, но дверь не закрыла. Ирена осталась ждать ее на пороге, гадая, что бы это значило. Было ли это согласием помочь или признаком предательства? Сообщит ли она сейчас о ней в гестапо? Или же это приглашение? Резкий свет в коридоре выдавал все царапины на выщербленном дереве лестничной клетки и места на лестнице, где за много лет стерлись ступени. Ирена уже собиралась уходить, как вновь услышала тихие шаги, и морщинистая рука протянула ей влажный сверток. Дотронувшись до ее руки, которая была теплой и мягкой, Ирена взяла его. Спасибо вам, — прошептала она. И услышала в ответ такое же тихое: Пожалуйста, пани Сендлер.
Едва солнце осветило тем холодным утром улицы Варшавы, соседи сверху могли заметить девушку, выходящую из дома и ведущую за руку четырех хорошо одетых детей. Если пан Пшездецкий в своем садике видел их, он мог помахать им, решив, что это были местные дети, направляющиеся в детский сад Баси Дитрих. Налетел ветерок, и дети пошли быстрее. Девушка в кепке не позволяла им разбегаться. Через несколько мгновений вся группа повернула за угол и исчезла из виду.
Соседи Ирены в тот день могли слышать странный утренний разговор. Возможно, они помнили шаги в квартире наверху, звук открываемой и закрываемой двери, скрип лестницы, шум бегущей из крана воды. Кто-то из них проснулся на рассвете и слышал все это. Сейчас же кто-то разговаривал с Яниной голосом, эхом отдававшимся на лестничной клетке. Это была пожилая женщина сверху, и она говорила сочувствующим тоном: «Мне так жаль вас, ведь ваша дочь сейчас в дурном состоянии». В ответ слушающий мог разобрать лишь тихое бормотание. «Понятно, почему она не спит ночами», — уже громче говорила пожилая пани[271]. Конечно [у вашей дочери] муж в лагере, и поэтому она плачет по ночам при одной мысли о нем. Но, извините, этот ее подъем в три часа ночи и стирка! И надо было еще всех соседей перебудить, чтобы попросить мыла! Это же сумасшествие какое-то!»
Однако никто не видел легкого безмолвного кивка и понимающей улыбки на лицах обеих женщин, перед тем как дверь, щелкнув замком, вновь закрылась. Соседка прекрасно поняла, что случилось на самом деле.
Имена этих детей Ирена не записала, но они в любом случае были частью того потока, что входил и выходил как из ее квартиры, так и из квартир ее коллег. Среди них были, к примеру, брат и сестра, спасенные из гетто, которым дали новые польские документы на имя Богдена и Ирены Войдовских. Одним из них могла оказаться маленькая девочка, которую теперь, согласно новым бумагам, звали Галиной Злотницкой. Она тоже была спасена сетью Ирены и в конце концов нашла приют в убежище Яги, где жила вместе с дочерью Яги, Ханной. «Яга заботилась обо мне как о собственной дочери», — вспоминала Галина десятилетия спустя[272]. Яга была книжным червем и передала Галине свою страсть к чтению. Возможно, она понимала, что побег в безопасный выдуманный мир книжных фантазий был именно тем, в чем нуждался запуганный ребенок.
Те четверо
