Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
Мои метания с большим скепсисом наблюдала, не вмешиваясь, семья Смирновых, у которых я остановилась. Александр Иванович Смирнов был полной противоположностью своему старшему брату Виталию Ивановичу. Тот, как я уже писала, был высоким, сутуловатым, с чёрными волосами, густыми чёрными бровями, крупным носом и массивными челюстями. Был немногословен и даже косноязычен. Александр Иванович был стройным блондином выше среднего роста с тонкими, правильными чертами лица, быстрым в движениях и в разговоре. За словом в карман не лез. Он был бывшим военным, а точнее, как годы спустя я поняла из его намёков, бывшим кагэбэшником. Они, как известно, бывшими не бывают. Производил впечатление оборотистого человека. Подозреваю, таким и был, притом не дурак выпить. Его жена Мария Ефимовна, марийка по национальности, невысокая, полноватая, с выраженными признаками Востока на лице: круглое лицо, высокие скулы, разрез чёрных глаз, всё как надо на Востоке. Вологодская родня мужа, не вдаваясь в тонкие этнические различия, между собой называла её «Сашкиной татаркой», а их сына Юру десяти лет, черноволосого, чернобрового с плоской переносицей – «чисто татарин».
Их дочери Эльвире (тёзке моей подружки) было на тот момент двадцать лет. В её внешности удачно сошлись славянские и восточные гены. Она была выше матери ростом, с хорошей стройной фигурой. Натуральная яркая блондинка с молочным цветом лица. Восточные черты проглядывали в высоких скулах, разрезе больших карих глазах, точёном носе, красиво очерченных упрямых губах. Когда она шла по московским улицам (а она не шла, а несла себя), мужчины провожали её восхищёнными взглядами. Красавица! Наш общий двоюродный брат Феликс говорил: «Красивая девка! Но злая!..» Характер и правда был, мягко говоря, сложный. Сказать, что взбалмошный, – ничего не сказать! При очередной её выходке мать возмущалась: «Ну Параня, вылитая Параня!», считая, что дурной характер дочь унаследовала от давно умершей свекрови. Моя тётя Поля, невестка той же Парани, говорила по этому поводу: «Да уж хватит трясти Паранины кости, сама по себе Элька такая дура!» Эля была модной девушкой. На танцы, которые проходили на танцплощадке неподалёку от дома, она надевала чёрное из тафты платье с пышной юбкой. Под неё надевала по моде тех лет нижнюю юбку, сшитую из простой белой бязи и накрахмаленную для пышности так жёстко, что та при движении гремела.
У соседей в то время гостил друг, приехавший в отпуск с Дальнего Востока, – молодой симпатичный парень, офицер-вертолётчик. В Элю влюбился до потери пульса, звал замуж. Родителям очень хотелось её удачно пристроить, а этот парень с хорошей зарплатой выглядел вполне подходящей партией. Я её спросила:
– Пойдёшь за него замуж?
– Я что, похожа на идиотку, бросающую Москву ради забытой богом дыры на Дальнем Востоке?
И продолжала играть с ним как кошка с мышкой, руководствуясь правилом детской считалочки – «да» и «нет» не говорить. В конце концов отпуск закончился, парень уехал с растерзанным сердцем.
Эля только что окончила московское фармацевтическое училище. Они с матерью с самого начала к моим артистическим, а потом и университетским устремлениям относились скептически, если не сказать сильнее. То, что я потерпела поражение на всех фронтах, восприняли как закономерный крах непомерных притязаний. Даже пожалели. Инициативу на себя взяла Эля:
– Ты в Полярный-то хочешь возвращаться?
– Нет, конечно!
– Тогда поступай в фармацевтическое училище.
– Но туда же берут только тех, у кого московская или подмосковная прописка.
– Можно сделать справку о том, что ты проживаешь по нашему адресу.
Я охотно согласилась. Александр Иванович взял у меня деньги на бутылку водки, на следующий день распил её с кем надо и принёс нужную справку. Мы с Элей поехали в её училище, где с этой справкой и аттестатом зрелости меня записали на экзамены. Училище – старое одноэтажное длинное деревянное здание – находилось во дворе фармацевтической фабрики, в окружении двухэтажных зданий, построенных из красного кирпича, вероятно, сто лет назад. Фабрика выпускала галеновые препараты, т. е. настойки, экстракты из растительного сырья. Запах валерьянки и пустырника распространялся по всей Домниковской улице, на которой она располагалась. Да-а-а… Это тебе не МГУ! Экзамены (всего-то два) я, не напрягаясь, сдала на пятёрки и была зачислена в училище.
До начала занятий оставалось дней двадцать, и я, чтобы не путаться под ногами у Смирновых, уехала в Полярный. Вернулись с отдыха родители с сестрой Таней. Они на удивление спокойно отнеслись к моему провалу с поступлением в театральное училище. Посчитали, видимо, за благо то, что бог отвел меня от артистической карьеры. Возможно, для них фармацевтическое училище было предпочтительнее театрального. Перед самым 1 сентября я вернулась в Москву, вернее, в Бирюлёво. Начались занятия, и первую неделю я прожила у Смирновых. Хотя жила я у Смирновых не на халяву – для этого мы были не настолько близкими родственниками, моё житье у них создавало определённый дискомфорт для всех и было в тягость им. Они и решили проблему. Тётя Маша, работавшая медсестрой во 2-й Градской больнице, по сарафанному радио узнала, что какая-то бабка сдаёт угол неподалёку, во 2-м Павловском переулке.
Мы туда поехали. Матрёна (отчества не помню) оказалась полуслепой, наполовину хромой, а позднее выяснилось, и полоумной старухой, но не в моём положении было привередничать. Надо было решить вопрос с пропиской. Без прописки жить было нельзя. Более того, полагалось жить только там, где ты прописан. А из Полярного я уже выписалась. Вопрос опять же решил Александр
