Одна маленькая жизнь. В поисках следов - Маттиас Клингенберг
До Нанси 700 километров. Планировщик маршрутов прогнозирует, что время в пути составит шесть с половиной часов. Слава богу, на этот раз я раскошелился и арендовал машину побольше. Круиз-контроль на скорости 140. Мне приходится прилагать немало усилий, чтобы не уснуть: красное вино, как и предполагалось, даёт о себе знать. По «Дойчландрадио Культур» рассказывают о книге двух сестёр. Они написали историю своей почтенной берлинской семьи. В наследстве их родителей было так много материалов, что сёстры не могли не прибегнуть к помощи со стороны. К тому же сильная эмоциональная вовлечённость мешала им понять, что стоит включать в книгу, а что нет. Тогда они обратились к известному журналисту из журнала «Штерн». «Вот и мне следовало сделать такой выбор», – думаю я, учитывая мою склонность застревать на отдельных фразах и фотографиях.
Незадолго до Карлсруэ я внезапно попадаю в полосу густого тумана. К сожалению, и в этой машине нет навигатора. На пассажирском сиденье лежит раскрытая карта Европы. Крайне старомодно. Нужно ли мне вообще в Карлсруэ? Разве я не должен ехать через Мангейм и Людвигсхафен? Направо – Страсбург. «По крайней мере, он во Франции», – думаю я и включаю поворотник.
Около половины восьмого я наконец добираюсь до Нанси. «Гран-Отель-де-ля-Рейн» находится прямо на Плас Станислас – главной городской площади. Только вот добраться до отеля на машине, к сожалению, нельзя: меня безжалостно атакует непонятная система враждебных односторонних улиц и зон с ограниченным движением. В какой-то момент я капитулирую: бросаю машину там, где остановка запрещена, и иду пешком. Совершенно измотанный и голодный, я стою посреди исторической площади прямо возле памятника Станиславу Лещинскому, герцогу Лотарингии и бывшему польскому королю. «Снова Польша(!)», – думаю я, поворачиваясь вокруг своей оси в поисках гостиницы. Прямо передо мной большое здание с надписью «Отель». При ближайшем рассмотрении оказывается, что это «Отель-де-Виль» – Hôtel de Ville, то есть ратуша Нанси. Для этого остатков моего французского – как-никак я пять лет учил его в гимназии – ещё хватает.
Лиловые, голубые и зелёные огни ярко освещают площадь, но, увы, не вывеску моей гостиницы. И только оказавшись прямо напротив входа, я понимаю, что это оно. Внутри «Гран-Отель-де-ля-Рейн» царит имперский шик – тяжёлые ковры, китчевая мебель в стиле рококо, люстры и витрины с драгоценностями. «Jʼai reservé une chambre».[52] Лёгкое подрагивание в уголках губ одетого с иголочки администратора – тёмный костюм, белая рубашка с воротником-стойкой, очки в роговой оправе: «We can speak English, Mr. Klingenberg. Please sign here. Thanks. Here’s your key. Welcome to Nancy!»[53]
Спустившись вниз и вновь оказавшись перед входом в отель, я раздумываю, куда пойти. В ресторан при отеле? Сквозь большие окна я вижу пустой зал и пожилую супружескую пару. Заложив левую руку за спину, официант в ливрее наливает красное вино. Нет, этого мне сейчас точно не хочется. Я пересекаю площадь и захожу в кафе с открытой террасой и перголой. Снаружи за вином и сыром сидят курильщики, укутанные в толстые флисовые пледы. Так-то лучше.
Меня усаживают – почти как в ГДР(!) – за стол, а поскольку я один, то за маленький, в центре зала. «Гран-Кафе Фой» напоминает вестибюль отеля и Сан-Суси в Потсдаме. Много плюша, чёрный мрамор, люстры и высокие зеркала. Меню – сплошная головная боль. Хотя я узнаю в Nos Poissons «нашу рыбу», прочее остаётся для меня загадкой: что, в самом деле, такое «Blanc de lotte cuit vapeur» или «Meurette de filet de Saint Pierre» с «Panais et légumes oubliés» в качестве гарнира? Появляется официант, вероятно, заметивший отчаяние на моём лице. С английским на этот раз ничего не выходит – я лепечу что-то на как бы французском, а он спокойно и вежливо объясняет мне, что скрывается за этими названиями. Увы, я ничего не понимаю. Для начала, чтобы выиграть время, я заказываю пол-литра пино-нуар. Погуглив на смартфоне «Saint-Pierre» и узнав, что речь идёт о морской рыбе, предположительно вкусной, я заказываю её. Вскоре мне приносят круглую бамбуковую корзинку с рыбой на пару, пастернаком и другими корнеплодами. Честно говоря, больше похоже на блюдо из Юго-Восточной Азии, чем на cuisine française. На десерт я заказываю рокфор и бри и наконец чувствую умиротворение. Выйдя из кафе на Плас Станислас, я замечаю большое скопление людей вокруг памятника поляку: кто-то зажигает свечи и ставит их на постамент. Вечерняя демонстрация, пикет, но за что или против чего? Люди просто стоят – без плакатов, без лозунгов. Вернувшись в отель, я спрашиваю, что случилось, щёголя на стойке регистрации. Он даже не заметил скопления людей прямо напротив отеля и, недолго понаблюдав за происходящим, признаётся, что понятия не имеет, чего хотят эти люди, но обещает узнать. На следующее утро, когда я, спустившись на завтрак, обречённо разглядываю французскую яйцеварку, он подходит ко мне и сообщает, что теперь знает, в чём дело: вчера исламистские террористы ворвались в редакцию парижского сатирического журнала и устроили бойню. Преступники в бегах, а их сообщник захватил заложников в еврейском супермаркете. В ужасе я молча смотрю на него. «We live in a very strange world, Sir!»[54] – он отворачивается и начинает выкладывать ломтики копчёного лосося на серебряный поднос. Я делаю ещё пару беспомощных попыток воспользоваться яйцеваркой. Пришедшие на завтрак начинают удивлённо переглядываться. Я сдаюсь (мне стало слишком неловко) и сажусь за столик у окна без яиц. Перед памятником Лещинскому всё ещё горят свечи. Кто-то обернул вокруг постамента огромный плакат. Я пытаюсь расшифровать, что там написано. «Je suis Charlie», «Я – Шарли» – ничего не понимаю. Только на следующий день я узнаю, что речь шла о сатирическом журнале «Шарли Эбдо».
Через люксенбургскую границу 12.05.1940 в 6 утра.
Через бельгийскую границу 14.05.1940.
Флоренвиль-им-Вальде с 14.05. по 13.06.1940.
Наступление на Францию!!!!!
Музон // Стене // Верден // Сен-Миель //
Нанси мы были до 08.07.1940.
Нас расквартировали в школе.
Я снова возвращаюсь к этому фрагменту военного отчёта. Он стал отправной точкой всего моего исследования. Сколько раз я читал эти строчки, пытаясь понять, что стоит за каждым символом печатной машинки Карла: пять восклицательных знаков как свидетельство эйфории
