Раневская - Глеб Анатольевич Скороходов
Я просидела ночь на своей койке, колеса неистово тарахтели, и я подпрыгивала, стукаясь головой о верхнюю полочку. Кроме этого неудобства, было еще одно – сортир рядышком, и все население вагона опорожнялось неистово всю ночь.
Лежать на койке не удавалось, – подскакивая, я рисковала очутиться на полу. Милая девочка-проводница часто наведывалась, чтобы удостовериться в том, что я невредима, за что и получила от меня десятку.
Население моего вагона выражало мне сочувствие, когда увидело меня утром синюю, несмотря на румяна.
Ленинград был обоссан дождем, нудным и холодным, как в глубокую осень…»
Ф. Г. не написала только о том, что после бессонной ночи ей предстоял спектакль.
Через день я позвонил ей в гостиницу – она жила в 300-м номере «Европейской» – почитатели ее таланта предоставили номер, где она уже не раз останавливалась.
Первый спектакль, несмотря на бессонную ночь, прошел отлично. А играть было трудно – зал на две с половиной тысячи зрителей и никакой акустики. Появление на сцене Раневской встретили с таким энтузиазмом, что остановилось действие и Ф. Г. никак не могла начать роль. Овация разразилась и после спектакля.
– Меня так принимали, что мне неудобно даже об этом рассказывать, – сказала Ф. Г.
«Неистовая любовь ко мне зрителей,– написала она,– вызывает во мне чувство неловкости, будто я их в чем-то обманула».
Я вспомнил рассказ Ф. Г. о других гастролях – в Свердловске. Там состоялась неофициальная премьера «Сэвидж». Зрители набили театр, как никогда, – у кресел партера, возле стен выстроились шеренги контрамарочников, на ступеньках балкона и бельэтажа вплотную друг к другу – те, кто получил «входные» билеты без места. Акустика в Оперном театре, где играл «Моссовет», была тоже не блестяща.
Раневская, учитывая это, старалась говорить несколько громче, чем обычно.
После спектакля за кулисы пришел старый, заслуженный актер – коренной екатеринбуржец.
– Ну как, скажите? – спросила Ф. Г. – Я не очень плохо играла?
– Превосходно, обворожительная, – рассыпался в комплиментах актер.
– А слышно было?
– Слышно? – замялся актер. – Не очень. Я сидел в седьмом ряду и многое не расслышал.
– Боже! В седьмом! А что же тогда на галерке?
– Да, да, дорогая, – сочувственно закивал актер, – вы уж постарайтесь в следующий раз погромче. Я приду опять – посмотрю и послушаю. В следующий раз, – рассказывала Ф. Г., – я орала так, что у меня заболел пупок от напряжения.
После спектакля в уборной снова появился улыбающийся старик актер.
– Ну как? Говорите быстрее! – попросила Ф. Г.
– Лучше, лучше, дорогая. Но… половину текста я так и не расслышал. Хорошо бы погромче.
– Громче?
Ф. Г. была в отчаянии. Наблюдавшая эту сцену костюмерша шепнула ей:
– Не расстраивайтесь, Фаина Георгиевна! Зачем вы его слушаете – он же совсем глухой! Его из-за глухоты и из театра попросили. Он уже пять лет как на пенсии!
Любимая несыгранная роль
Дом актера BTО изредка проводил «Вечера несыгранных ролей». В них всегда есть горьковатый привкус. Почему «несыгранных»? Режиссер не поверил в актера? Театр не хочет ставить пьесу? Или такой пьесы вообще нет – иногда разыгрываются сцены из романов и повестей. Это вечера актерской мечты.
Среди не сыгранных Раневской ролей есть одна, о которой Ф. Г. не могла вспоминать спокойно. Пер Гюнт в конце своего пути мучился от видений, преследовавших его:
«Мы мысли, которые ты не додумал, и оттого нам пришлось умереть, едва зародившись. Мы мечты, которыми ты грезил, а потом забыл нас, – ты мог нам дать жизнь, но мы стали призраками».
Роль, которая осталась для Раневской призраком,– Ефросинья Старицкая. Роль в фильме «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна, Ефросинья, или, как говорил Эйзенштейн, Ефросиния, тетка Ивана, писалась им «на Раневскую». В самом предварительном списке распределения ролей для многих персонажей предположительно указывалось по два исполнителя: для королевы английской Елизаветы, например, Эйзенштейн намечал Серафиму Бирман и Ангелину Степанову, для боярина Шуйского – Бориса Андреева и Владимира Добровольского. И только против Старицкой стояла одна фамилия с одним «домашним адресом» – «Раневская Ф. Г., Ташкент, киностудия».
Из Алма-Аты, где тогда находился «Мосфильм», Эйзенштейн прислал Раневской сценарий первой части своей трилогии. Он был необычайно возбужден: «Теперь мы поработаем!»
Роль Ефросиньи не могла не понравиться Раневской. Это одна из тех сильных, волевых, целеустремленных, обуреваемых постоянными страстями героинь, сыграть которую она всегда мечтала.
А затем пробы. В кино эта нелепая, обязательная для каждого актера проверка узаконена. О бессмысленности в большинстве случаев подобной процедуры писали многократно. Что может сыграть актер за пять – десять минут, не зная роль, проходящую через весь фильм, выхватив из нее случайный эпизод? Что скажет этот эпизод постановщику?
Феллини в «8 1/2» изобразил муки режиссера, отбирающего пробы. Во второй, третий, пятый раз проходит на экране один и тот же эпизод с разными исполнительницами. Какой из них отдать предпочтение? Можно ли говорить о постижении образа, если актрисы озабочены тем, чтобы понравиться режиссеру?
И вот факт «исторический»: нередко режиссеры работали с актерами вопреки результатам проб, по своему чутью и побуждению. Так было с Петровым, взявшим Н. Симонова на роль Петра I, – Симонова, пробы которого отверг худсовет, ибо, по мнению его членов, актер меньше других претендентов походил на дошедшие до нас петровские изображения. А Козинцев? Неужели, решив поставить «Гамлета» со Смоктуновским, он должен был отказаться от актера, если проба получилась неудачной?!
Эйзенштейн начал работать с Раневской до всяких проб. Он радостно встретил ее в Алма-Ате, где собирался вскоре приступить к сьемкам.
Путь от Ташкента Ф. Г. проделала почти за трое суток! – в раскаленном, поминутно останавливающемся поезде, набитом людьми. Едва она пришла в себя после дороги, как Сергей Михайлович начал с ней одну из тех бесед, которые продолжались затем ежедневно. Он говорил с ней об Иване, его сторонниках и врагах, его времени. Знание истории, обнаруженное Эйзенштейном у Раневской, восхитило его. Ф. Г. как-то сказала мне, что если бы она не была актрисой, то стала бы историком или археологом. Книги о раскопках, по истории России, исторические изыскания, жизнеописания русских царей – ее любимое чтение. На эти книги она с жадностью набрасывается в лавках букинистов и, быстро оценив их достоинство, решает, быть ли им в ее библиотеке. Чаше всего решение сводится к радостному «быть».
Обсуждая роль Старицкой, Эйзенштейн объяснял мотивы ее поведения, внимательно выслушивая то, что говорила о них Ф.
