Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

— Много крови потерял?

— Достаточно.

В палате совсем темно. И Витькина улыбка потухла. Не до улыбок.

— Как ты выбрался?

— Ну как? Я думаю, я выжил только потому, что не растерялся. Рассчитывал только на себя. Взрыв. И я понял — нет руки. Не стал ждать эвакуацию. Собрался с силами и встал. Думал, руку отстрелили. А потом вижу — болтается за спиной. Я её засунул в броник, зафиксировал и пошёл. Километр прошёл, наверное. И там уже стал силы терять. И меня как раз наши бойцы подхватили и понесли на носилках.

— Спасибо им.

— Да, спасибо. Всем спасибо. Помню, я из Ростовского госпиталя корешу позвонил. Он приехал. Вещи мне какие-то привёз. Всё сделал, что надо. Договорился. И меня в Питер привезли. Дома и стены лечат, считай. — Витя молчит, а потом добавляет хрипло: — А тем мужикам, что меня вынесли оттуда, я каждый раз говорю спасибо. Каждый раз, когда их вижу.

— По видео говоришь?

— Нет, зачем по видео. Вживую. В госпитале, здесь встретились. Один парень из Воронежа. Лечился здесь. Я ему всё сказал. Сердечно благодарил прямо. Это мне, знаешь, категорию понизили — я вылечусь, руку восстановлю и пойду катер выбирать. А его подлатали — и он обратно. Туда. Надо побеждать. А второй питерский парень. Тоже здесь встретились. Удивительно, конечно. Воевали там. А теперь здесь.

— Отметили встречу?

— Да нет, какой там. Меня врачи пугают, чтоб никаких отмечаний, — Витька понижает голос и говорит строго и угрожающе, голосом главврача: — Алкоголь, знаете, вымывает кальций. Даже если уже никаких лекарств не колют, алкоголь под запретом. Пить можно, как не пить? Но строго три категории: «Нарзан», «Боржоми» и «Тархун».

Витя улыбается.

— Кем там был?

— Командир отделения.

Молчим. Витя вспоминает своё отделение. Десять человек. Шесть затрёхсотило. Двое — двести. Двое воюют. Из трёхсотых по госпиталям — четверо. И ещё двое, залатанных трёхсотых, снова в строю.

— А ты где служил в армии?

— Волгоград.

— Ел там киевские котлеты?

— Спрашиваешь! — выдыхает Витя, и тяжёлый воздух палаты будто наполняется запахом киевских котлет. — Там самые вкусные котлеты в мире.

Я киваю. Так и есть. Я не служила в Волгограде. Но какие же там киевские котлеты!..

* * *

— Ты решил уже, кем будешь дальше?

— Не знаю, — хмурится Витя. — Пока не пришло в голову. Думаю, всё зависит от того, как рука восстановится.

— Да нет, — говорю, — уже сейчас всё ясно. Она не восстановится в полной мере, Вить. Не будет той, которой была. Ты где работал?

— На стройке работал. «Окей» строил. Потом «Ленту». Это всё моих рук дело.

— Нет, слушай, с этим сложно будет. При хорошем раскладе получится быть водителем.

— Ну, не знаю. Может, тогда военкомат?

— Заскучаешь в военкомате. Не сможешь. У тебя характер другой.

— Тоже так думаю, — соглашается Виктор.

Я заканчиваю с ним. Движения замедляются. Пальцы инспектируют спину, плечи, поясницу — всё расслабилось?

— Слушайте, — говорит Витя, — а можно поменять мечту, а? Не поздно?

— Можно, — говорю я и жму в триггер под лопаткой. Вдох. Выдох. Вдох. Самое время поменять мечту. И добавляю: — Тебе можно всё.

— Я сейчас понял, — говорит Виктор, — про катер. Это была не моя мечта. Это была мечта командира. А я другое хочу. Я хочу домик на Ладоге.

И киваю: отличная мечта.

— Хочу, чтоб он был с нашей стороны, здесь. А туда, на ту сторону Ладоги, к другу в Карелию буду в гости ездить. И ещё хочу участок небольшой. И права получить. Чтоб на машине туда ездить. На рыбалку буду ходить. Я так-то не особо рыбак. За компанию только. Помню, в детстве ловил летом на удочку. А перед СВО с другом пошли на зимнюю рыбалку — весь день просидели, но улов был ого-го! Двадцать две рыбины поймали!

— Двадцать две уклейки?

— Зачем уклейки? Большие рыбины. Так можем поменять мечту? Можно дом мне?

— Отлично, — говорю. — Принято. Всё получится.

Витя улыбается, будто открывает калитку на свой участок, а там дом. На берегу Ладоги.

— Слушай, — говорю. — Я тебе пришлю документы все, какие нужно оформить, чтоб получить страховую выплату от СОГАЗа на три миллиона сто. Тебе ж понизили категорию, да?

— Да, — кивает Витя. — Записываю ваш телефон. — И с надеждой спрашивает: — Ещё увидимся?

— Так тебя ж выписывают на днях, — пожимаю я плечами.

— Неважно, — улыбается Виктор. — Я к вам в кабинет приду. Иначе как я без вас свой план осуществлю, а? Весна же. Девчонки. Надо руку восстанавливать.

Лена как раз заканчивает с Сергеем. Мы хохочем все вместе. И идём к Победе. С теми, кто её приближал для нас. Иначе никак.

* * *

А потом, когда всё закончится, наступит Победа, мы обнимемся, разольём по чашкам и выпьем свой «Нарзан» или «Тархун»… или вообще кедровку — не вымоет она весь кальций, не успеет! — вот тогда всё станет понятно.

Станет понятно, какую цену мы заплатили. На календаре будет март. Или октябрь. Июнь. Или февраль. Неважно, что будет на календаре. И что будет за окном — метель или зной. В моем кабинете будут сидеть мужики с пришитыми руками. С пришитыми ногами. Без рук и ног.

И каждый раз, встречаясь, мы будем праздновать жизнь. И благодарить Его за то, что спас. И помог выбраться. И выжить. И будем вспоминать тех, кто не выбрался после того взрыва. Не встал. Не заправил руку в броник. Не дошёл, не дополз до эвакуации.

Мы вспомним всех. И будем стараться — будто нет ничего важнее — будем что есть сил стараться сгибать пальцы. Вместе. Побеждать спастику. Мы будем держаться друг друга. И подставлять плечо — когда нужно будет вставлять культю в гильзу протеза. И шутить идиотские шутки, пересчитывая уцелевшие пальцы на руках. Или ногах.

И — как сейчас — так и потом — обниматься на прощанье.

— Христос с нами!

— Победа — за нами!

Мы идём с Леной к метро, и она говорит:

— Ира, благодарю судьбу, что свела нас всех. Я другими глазами посмотрела на жизнь! В моем мире не было войны. Вернее, я слышала, что она где-то есть. Где-то там, на Украине, где я ни разу не была. Молилась: только б не с нами! А как не с нами? Брат двоюродный пошёл от «Вагнера», вернулся грузом двести. Племянник служит со срочки, снова подписал контракт на год. У сына в генах кровь