Иосиф Бродский. Годы в СССР. Литературная биография - Глеб Морев
Протокол первого редакционного совещания по поводу рукописи Бродского, состоявшегося 26 июля 1966 года, демонстрирует, что все его участники отлично понимали особый статус Бродского в литературном мире и особое – не только литературное, но прежде всего общественно-политическое – значение, которое будет иметь выход книги его стихотворений. С тем большей настойчивостью редакторы «Советского писателя» (при общей благожелательности по отношению к книге) стремились представить ситуацию как рядовой эпизод рабочего процесса, проявляя осторожность и подчеркивая, что «мы не должны ставить Бродского в исключительное положение. Прохождение сборника должно быть обычным»[551]. Целесообразность выпуска книги никем из участников обсуждения под сомнение не ставилась. Скрупулезное же следование стандартной редакционной процедуре для сотрудников издательства служило охранной грамотой в случае политических осложнений в связи с проблемным в прошлом (и потенциально – в будущем) автором.
В соответствии с принятыми правилами рукопись была отправлена на внутреннее рецензирование авторитетным ленинградским литераторам и критикам. В истории советской литературы хорошо известны случаи, когда отрицательные внутренние рецензии блокировали путь к печатному станку для книг авторов, находившихся в том же, что и Бродский, положении ожидающих «литературной» реабилитации. Хрестоматийны здесь примеры со сборниками Мандельштама (отзыв П. А. Павленко) и Цветаевой (рецензия К. Л. Зелинского)[552]. Случай Бродского оказался совершенно иным.
К началу ноября 1966 года у книги было два требуемых внутренних отзыва. Издательство попросило оценить рукопись известного советского поэта Всеволода Рождественского (начинавшего среди учеников Гумилева) и молодого филолога и критика, преподавателя ленинградского Педагогического института имени Герцена Владимира Альфонсова, только что выпустившего свою первую книгу[553]. И рецензия имевшего в либеральных писательских кругах репутацию «догматика» (по тогдашней терминологии) Рождественского[554], и отзыв «прогрессиста» Альфонсова сходились в одном – книгу Бродского, пусть и в сокращенном виде, необходимо издавать. Осторожный Рождественский счел нужным подкрепить свою рецензию частным письмом от 10 октября 1966 года к главному редактору издательства Смирнову, где дополнительно мотивировал свою оценку солидарностью их взглядов на Бродского:
человеку следует помочь выйти на здоровый литературный путь. Это важно для него и в общеморальном смысле. Судя по нашему с Вами разговору на эту тему, Вы в основном стоите на этой же точке зрения[555].
12 ноября 1966 года состоялась встреча Смирнова с Бродским, во время которой, судя по письму Смирнова Бродскому от 12 декабря, тот – в соответствии с мнением рецензентов – предложил поэту сократить рукопись «за счет поэмы „Исаак и Авраам“ и таких стихотворений, как „Садовник в ватнике…“, „Одна ворона…“, „Деревья в моем окне“, „Холмы“», и «дополнить сборник стихотворениями, в которых гражданские мотивы были бы так же отчетливо выражены, как в стихотворении „Народ“, открывающем сборник»[556].
Следующий разговор Бродского со Смирновым произошел, судя по дневнику Смирнова, 8 февраля 1967 года:
Заходил Бродский. Принес рукопись и две книжки стихов, изданных за рубежом[557]. Наш прошлый разговор не пошел ему впрок. Рукопись осталась почти в том же виде, что и в первый раз. Странный он человек – пишет, будто живет вне времени и пространства. Лучше бы занимался переводами. Разговаривали с ним на разных языках. Но ведет себя прилично[558].
Как видим, требования издательства, стремившегося к унификации книги Бродского до стандартного уровня среднесоветской поэзии, начинали очевидным образом превышать ту меру компромисса, на которую поэт был готов пойти ради выхода своей книги[559]. Пусть и небесконфликтный, рабочий процесс, однако, не нарушал корректной тональности общения Бродского с главным редактором издательства – и работа над сборником продолжалась.
По мере того, как обозначались границы уступчивости автора, в издательстве становилось ясно, что выпуск книги Бродского (пусть даже в компромиссном для автора варианте) представляет известный риск для руководителей ленинградского отделения «Советского писателя». В этой ситуации Смирнов стремился заручиться бо́льшим, нежели это предполагалось стандартной процедурой, количеством экспертных мнений о книге. Этим, по-видимому, объясняется тот факт, что в июне – июле 1967 года рукопись Бродского проходит второй круг рецензирования – на этот раз как минимум у трех авторитетных с точки зрения советской писательской иерархии авторов старших поколений: прозаика Веры Пановой и поэтов Вадима Шефнера и Семена Ботвинника[560].
Результаты повторного рецензирования рукописи Бродского оказались благоприятны для автора. Как и первые рецензенты, Панова, Шефнер и Ботвинник приходили в своих отзывах к выводу, что при определенной редактуре книга Бродского может и должна быть издана. Еще один, недатированный, но, судя по тексту, следующий за летними рецензиями, отзыв принадлежит драматургу и прозаику Леониду Рахманову, члену правления ЛО СП РСФСР, долгие годы возглавлявшему ЛИТО при Ленинградском отделении издательства «Советский писатель». Он, подводя своего рода итог длительному обсуждению, содержит уже конкретные предложения по окончательному составу сборника:
Основываясь на обсуждении рукописи в редакции, на мнении рецензировавших книгу В. Пановой, В. Шефнера, Вс. Рождественского, С. Ботвинника, С. Владимирова[561], В. Альфонсова, книгу стихов И. Бродского можно определить в следующем составе:
«Народ», «Воспоминания», «Воротишься на родину…», «Письмо к А. Д.», «Рождественский романс», «В тот вечер возле нашего костра», «Другу-стихотворцу», «Ты поскачешь во мраке…», «Садовник в ватнике, как дрозд», «Большая элегия Джону Донну», «Я обнял эти плечи…», «В твоих часах не только ход, то тишь…» (правильно «но тишь». – Г. М.), «Надпись на книге стихов „Песни счастливой зимы“», «Все чуждо в доме новому жильцу», «Обоз», «Топилась печь. Огонь дрожал во тьме…», «Ты выпорхнешь, малиновка, из трех…», «Деревья в моем окне…», «Одна ворона (их была гурьба)…», «В северном краю», «Тебе, когда мой голос отзвучал…», «В распутицу», «Памяти Т. С. Элиота», «Дни бегут надо мной», «Северная почта», «Одной поэтессе», «В деревне бог живет не по углам…», «В коляску, если только тень…», «Волхвы забудут адрес твой», «Новые стансы к Августе», «Сумев отгородиться от людей», «Пророчество», «Вечером», «Заспорят ночью мать с отцом», «Замерзший повод жжет ладонь», «Постскриптум», «Послание к стихам» («До свидания, стихи. В час добрый…»), «Остановка в пустыне»[562].
Заметим, что за время прохождения книги в издательстве некоторые из заявленных в ее состав стихотворений уже появились
