В красном стане. Зеленая Кубань. 1919 (сборник) - Илья Григорьевич Савченко
Малиновский сказал:
– А в старину было как раз наоборот: конница была самым надежным родом оружия…
– Эти-то «старые времена» еще и сидят тайком в коннице… Старая закваска не так легко умирает… Нужен глаз да глаз…
– Мы вот говорим о наших предателях… А слышали ли вы, товарищи, о том, что весной Донская армия должна была в полном составе, вместе со своим командующим армией и атаманом, перейти к нам? Да-с, я слышал об этом от одного очень осведомленного лица. Фамилию его не назову вам, а только он офицер Генерального штаба и занимает в нашей армии очень видное место. Так вот он говорил мне, что генерал Кельчевский тоже вел переговоры с нашим командованием, но уже о сдаче Донской армии…
– Это, вероятно, творимая легенда…
– Вряд ли, – защищал свои сведения Малиновский. – Говорил мне об этом генштабист, а они в курсе таких дел. Он передавал даже некоторые подробности. Дело в том, что донцы, и в частности Кельчевский, были не в фаворе у Добровольческой армии. Отношения у них были до того рогатые, что Донская армия просто не исполняла приказов Главного командования. Среди донцов начался раскол. Одни захотели по домам уйти, другие стали подумывать о перебежке к нам для совместной службы. Донское командование оказывалось под угрозой: казаки говорили, что надо не только перейти к красным, но и генералов своих привести. Вот, мол, вам виновники войны, берите их, делайте с ними что хотите и давайте дело миром кончать. Кельчевский будто бы все это взвесил, такой финал борьбы не казался ему невероятным, и он задумал произвести маленькую оперативную комбинацию, результатом которой должно было быть окружение Донской армии и сдача ее в плен. По этому поводу Кельчевский вел переговоры кое с кем из наших генштабистов. Эти генштабисты, вы ведь знаете, одна семья. Их мало, они друг друга знают. Кельчевский, видимо, хотел выговорить себе некоторые почетные условия сдачи…
– Если это и так, то его превосходительство несколько опоздали! Мы и без него сделали «маленькую оперативную комбинацию», как вы изволили выразиться…
– Неужели во всем этом есть хоть доля истины? – думал я, слушая уверенную речь Малиновского.
Припомнились мне наши зимние тревоги на Дону. Вспомнил и одно несколько необычное ночное заседание на хуторе Елкине, на которое были приглашены начальником штаба 4-й Донской конной дивизии, Генерального штаба полковником Барцевичем, командиры полков дивизии, командиры бригад и их начальники штабов. Был на этом тайном заседании и я как старший адъютант штаба дивизии. Полковник Барцевич только что вернулся из Ростова и Новочеркасска, куда ездил специально для того, чтобы произвести разведку в штабах добровольческого и донского командования. Всюду он встретил некоторую растерянность и неуверенность в завтрашнем дне. На фронте творилось что-то неописуемое. Полки не хотели драться. Один большевицкий разъезд выгонял из станиц целые полки. Полки таяли не по дням, а по часам – казаки или уходили домой, или сдавались красным. У начальников не было уверенности, что в один далеко не прекрасный день их не предадут в руки большевиков. Барцевич решил организовать тайную офицерскую сотню, куда в случае каких-либо превратностей военной судьбы надо было собираться командному составу. Такой сотней можно было, если не продолжать войну, то хоть спасти себя от плена, на время скрыться где-нибудь, а там уже действовать, глядя по обстановке. План полковника Барцевича был одобрен и начальником дивизии, генералом Лобовым, и другими участниками совещания.
На вопрос участников совещания: «А что же думает командование?» – полковник Барцевич ответил туманной фразой: «Поговорка говорит: „На Бога надейся, а сам не плошай!“ Ну, а нашему начальству далеко до Бога… У них и деньги припасены, и паспорта иностранные в кармане… С иностранными миссиями в случае чего и улепетнут, а мы тут расхлебывай…»
Это все было, но все это не то, о чем говорит Малиновский и что ему поведал какой-то крупный офицер Генерального штаба…
О думенковском предательстве я знал кое-что. Моя дивизия все время дралась с ним зимою 1919 года на Маныче. Уже тогда у нас были слухи, что Думенко не прочь сдаться нам со своим лихим конным корпусом. В хуторе Веселом я видел записку, написанную рукой Думенко. Адресовалась она на имя начальника 4-й Донской дивизии, генерала Калинина. Думенко под напором наших частей оставил хутор Веселый, и в доме, где он квартировал, он оставил записку, приказав казаку, хозяину дома, передать записку генералу Калинину. Казак исполнил поручение Думенко. Записка гласила: «Ухожу. Не хочу драться с казаками. Может скоро свидимся». Подписи не было. Но казак, передававший записку, говорил, что писал ее сам Думенко, и писал при нем. Подписи же не поставил, видимо, из предосторожности. Идя вслед за уклонявшимся от боев Думенко, мы все время получали интересные сведения о его поведении. На хуторе Жеребковом мы узнали от местных казаков, что Думенко расстрелял здесь же на хуторе своего комиссара за то, что тот стал вмешиваться в оперативные распоряжения Думенко. Казаки говорили, что комиссар требовал контратаки против нас, Думенко не соглашался, говоря, что он будет отступать, пока не соединится с конницей Буденного, который идет к нему якобы на подмогу. Через несколько дней в бою он расстрелял другого своего комиссара. Думенковский разъезд захватил как-то наш офицерский разъезд. Пленных доставили в штаб. Думенко их лично расспрашивал и объявил, что им предоставляется выбор: хотят – могут остаться у красных, не хотят – могут беспрепятственно возвращаться к себе. Часть казаков осталась у красных, а офицер и три казака вернулись к нам. От них мы узнали тоже кое-какие сведения о настроениях Думенко. Вероятнее всего, что план сдачи, если он и был у Думенко, был его личной затеей. В думенковские полки эта идея не проникла, по крайней мере, пленные думенковцы ничего об этом не показывали на допросах.
От Думенко и Кельчевского разговор за столом перешел к Врангелю. Здесь была известна история борьбы между генералами Врангелем и Деникиным, знали также и о восстании капитана Орлова. Крымский фронт считали последней вспышкой борьбы. Все были уверены, что к осени врангелевский фронт будет совершенно ликвидирован. Говорили о польском фронте – он внушал более тревоги. Боялись, что за Польшу вступится Франция, и тогда дела могли принять совсем опасный поворот. Ввязываться в войну с Европой не хотели. В общем, публика настроена была не мрачно. Все рады были, что для них война уже
