Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов
– Да, надо бы, надо бы проветрить. Но морозно, форточки надолго не оставишь… Матросы ведь тут были. Накурили, черти!
Походили по этажам, осмотрелись. Здание было действительно немаленькое, но провожатый знал его досконально, рассказал о прежней принадлежности каждого помещения, толково, уважительно, без подобострастия отвечал на все вопросы.
Феликс обратил внимание на отдельную комнату с телефонными аппаратами, на замершие под тонким слоем пыли печатные машинки фирмы «Ремингтон».
– Здесь телефонисткой моя старшая дочь, Настя, работала, – пояснил Сорокин.
Настя… Скольких же еще таких придется набрать, и где, ведь в ВЧК пока ни телефонистов, ни машинисток нет. Они и в Смольном-то на вес золота. Придется, стало быть, поначалу все документы писать рукой. А от неразборчивого почерка может многое зависеть, особенно когда в биографии большинства будущих сотрудников уроки каллиграфии и грамматики явно отсутствовали. За каракулями – судьбы, жизни…
Открывая большое помещение со столами и шкафами, провожатый деловито уточнил у Дзержинского, когда подвезут канцелярию: мол, может, стоит ещё ящики подготовить – они на складе имеются. И искренне удивился, узнав, что вся «канцелярия» Всероссийской чрезвычайной комиссии пока поместилась в единственном портфеле её председателя.
После многолюдного, суетящегося, перенаселенного Смольного, где, перейдя из комнаты в смежную, нередко попадаешь в совершенно иное учреждение, а в ВРК неподалеку от длинного стола, прямо на полу, кинуты матрацы для краткого отдыха, Феликсу непривычно было видеть такое обилие свободных помещений, слышать гулкое эхо своих шагов в коридорах. И волей-неволей снежным комом нарастали тревожные размышления о людях, которые должны занять это пространство и сразу же, без раскачки, начать выполнять поставленные ВЦИК и Совнаркомом задачи.
Кадровый вопрос был сейчас самый острый. Причем везде. Опытных и надежных товарищей буквально за рукава тащили в разные кабинеты, определяли сразу на несколько должностей. Вот едва утвердили список членов ВЧК, как из него уже начали выпадать один за другим – Аверин, Васильевский, Петерсон, Трифонов… Им ВЦИК нашел другие важные дела. Взамен Свердлов предложил недавнего члена ВРК Яковлева и члена коллегии НКВД, старого партийца Смирнова.
Дзержинский знал и того и другого. Но если к Смирнову, с подпольной кличкой Фома, относился с искренним уважением, то Яковлев, настоящая фамилия которого была Мячин, всегда вызывал у него настороженность.
Познакомились они, как ни странно, на Капри, у Горького. Мячин тогда кичился своими заслугами в пополнении партийной казны, участием в дерзких и кровавых «экспроприациях», налетах на почтовые кареты и фабричные конторы. После одной из таких акций, где погиб десяток полицейских, он под угрозой казни вынужден был восемь лет, вплоть до февраля 17-го, скрываться за границей.
Этот авантюризм, угрюмая непредсказуемость и крайняя самоуверенность так и сквозили в его узких глазах, отражались в неестественной, деланой улыбке, будто ширмой прикрывающей то, что на самом деле было на уме. В эмиграции он овладел тремя языками, но вот говорил ли на каком-то из них правду, Дзержинский поручиться не мог.
А Свердлов, видимо, мог, настойчиво рекомендуя его в замы, при этом даже не освобождая от обязанностей комиссара телефонных и телеграфных станций Петрограда. В 1905-м на Урале Мячин состоял в «Боевом отряде народного вооружения», которым руководил Свердлов. Посоветовал Яков присмотреться и к Моисею Урицкому: он, мол, по всем статьям подходит – юрист, окончил Киевский университет, надежный, боевой товарищ, сейчас он комиссар Всероссийской комиссии по выборам в Учредительное собрание, но это ведь ненадолго.
Феликс чувствовал, что, наполняя коллегию своими людьми, председатель ВЦИК стремится напрямую контролировать всё и вся внутри ВЧК, и потому пытался аккуратно сбалансировать состав. Так появились недавние фронтовики Василий Фомин и Степан Щукин. Членам ВРК он так и объяснял, что замена одной буквы «Р» на «Ч» в названии вовсе не меняет, а лишь уточняет текущие «чрезвычайные» задачи.
И все же многие из хорошо знакомых, проверенных соратников не поддавались на уговоры, не хотели идти пусть и в революционный, но карательный орган. Дзержинский прекрасно понимал: им просто не по себе от одной только мысли, что станут похожими на тех, кого недавно сами яро ненавидели, кто выслеживал, арестовывал и гнобил их в застенках. Каково представить, что придется приходить с обысками в квартиры к эсерам и анархистам, к тем, с кем вчера ещё были по одну сторону баррикад, с кем пришлось пройти и каторгу, и тюрьмы, а теперь видеть слезы их домочадцев…
Но вот сами анархисты и эсеры этого не чурались, войдя в правительство, активно предлагали своих людей и в ВЧК. Потенциальное влияние этой структуры многие уже почувствовали, стремились не упустить момент. Приходилось быть особо бдительным, отбирать тщательно. Одно дело – путиловский слесарь Ильин, пусть и эсер. И иное – анархист-индивидуалист Федор Другов, хотя и знакомый Свердлову по Нарымской ссылке и рекомендованный Петерсом, но склонный к самодеятельности и не слишком жалующий дисциплину.
На казначейство и финансы планировался Петерс. Зять английского банкира, он некоторое время работал в британской торговой компании, но большим специалистом в банковской системе, конечно, не был. Удачей было уговорить войти в состав коллегии Менжинского, который окончил юридический факультет Петербургского университета, в эмиграции работал в солидном банке «Лионский кредит», а ныне в Наркомате финансов отвечал за борьбу с саботажем и хорошо разбирался в ситуации.
Феликс хорошо помнил, как в Смольном поздно вечером состоялось назначение Вацлава на пост наркома финансов. Узнав об этом, Менжинский с одним из товарищей принес большой диван, поставил его около стены в Управлении делами и крупно написал на листе бумаги: «Комиссариат финансов». Укрепил надпись над диваном, лег и мгновенно заснул. Тут из кабинета вышел Ленин, и Бонч-Бруевич сказал ему: «Видите! У нас уже организован и второй комиссариат, причём близехонько. Позвольте вас познакомить» – и подвел Владимира Ильича к дивану. Ленин прочел надпись, увидел спящего комиссара, расхохотался и заметил, что это очень хорошо, когда комиссары начинают с того, что подкрепляют силы.
И вот именно тогда, когда Дзержинский упорно ищет людей, чьи умения и опыт можно и нужно использовать, до него доходит приказ комиссара Петрограда Клима Ворошилова:
«…3. Уголовно-розыскное отделение немедленно ликвидируется. Это «милое» учреждение мало чем отличается от охранки, никогда не служило рабочим и крестьянам и теперь будет служить не им, а против них. Если же нам потребуется когда-нибудь создавать такие паскудные учреждения, то мы их
