Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

Здание ЧК на Гороховой, 2.

[Из открытых источников]

Для размещения ВЧК тоже рассматривалось несколько вариантов вплоть до Петропавловской крепости. Однако Феликс постарался избежать ненужных аналогий – за долгую историю в её грозных равелинах томились многие славные борцы с самодержавием. Посоветовавшись с Петерсом и Трифоновым, он выбрал четырехэтажный особняк бывшего градоначальства на углу Гороховой. Там, как уже докладывал бойкий Ворошилов, есть все необходимое, чтобы сразу начать работу, – «и мебеля, и сейфы, и телефоны, и авто». Особняк этот был знаком многим революционерам. При царе на Гороховой располагалось не только градоначальство, но и жандармское управление, и охранное отделение. Был там закрытый от посторонних глаз внутренний двор, а во флигелях даже камеры для задержанных.

Обложка личного дела Ф. Э. Дзержинского – сотрудника ВЧК – ОГПУ.

28 мая 1918 г. – 20 июля 1926 г. [РГАСПИ]

Да и горожанам при обращении в комиссию не надо преодолевать ни Неву, ни рвы, ни крепостные стены. В первом же объявлении о ВЧК, которое опубликовали «Известия», были указаны адрес и часы приема граждан – «от 12 до 5 часов дня». Дзержинский сразу определил свою позицию – максимальная открытость и опора на народ.

– Вот и записали меня в Робеспьеры… – с грустной улыбкой заметил Феликс Эдмундович, когда они вместе с Петерсом выходили с заседания Совнаркома.

– Ну тогда я стану Сен-Жюстом, – с готовностью отреагировал никогда не унывающий круглолицый, курносый и кудрявый Петерс, стремясь шуткой поддержать начальника.

Дзержинский повел головой и бросил на него свой стремительный, но прицельный и чуткий взгляд:

– Осторожнее, товарищ Петерс! Ведь это именно Сен-Жюст когда-то заявил Конвенту, что «судно революции не может прийти в порт, не окрасив воды в крови».

Всю дальнейшую дорогу они промолчали, каждый думая о своём.

Послужной список Ф. Э. Дзержинского из его личного дела.

28 мая 1918 г. – 20 июля 1926 г. [РГАСПИ]

Глава 12

Особняк с историей

Когда Дзержинский вместе с Петерсом и двумя красногвардейцами подъехал на автомобиле к будущему месту работы, парадная дверь была заперта. Пришлось минут пять стучать, пока наконец изнутри не послышались шаги и не раздался суровый голос: «Кто и по какой надобности?»

Дзержинский назвался. Заёрзал в замке ключ, издавая самый неприятный для Феликса звук – а ведь наступят, наступят времена, когда ничего и никого не надо будет держать под запором! Щелкнул засов, и на пороге появился худощавый человек небольшого роста, лет пятидесяти, в очках, с аккуратными усами и окладистой бородкой, в потертом, но опрятном форменном сюртуке.

Ф. Дзержинский. 1918 г. [РГАСПИ]

– Что долго не открывали? – нарочито строго спросил Петерс.

– Дак надо сначала в оконце глянуть, удостовериться, что люди приличные, – с хитринкой в глазах ответил привратник. – Нынче много тут кого шляется, а у меня добро казенное. И что за комиссия-то у вас, дозвольте спросить, такая, чрезвычайная?

– Вот как раз с теми и будем бороться, кто не работает, шляется, банды сколачивает, грабит, народу свободно жить мешает, – добродушно пояснил Дзержинский и задал встречный вопрос: – А сам-то вы кто будете? Швейцар?

– Ну зачем же швейцар… – спохватился и даже вытянулся по швам собеседник. – Сорокин моя фамилия, Григорий Кириллович. Четверть века в градоначальстве курьером отработал. А теперь вот даже не знаю, как рекомендоваться – все всё побросали, по домам разошлись. Дворники, шоферы, курьеры поначалу остались. Но тут приезжал с матросами какой-то суровый такой комиссар, Ворошилин, кажется. Все осмотрел и сказал, что всех нас скопом передадут в чрезвычайную комиссию. Вот тут и дали дёру…

– Ворошилов, наверное… – поправил Дзержинский.

– Вот, вот… – радостно подхватил курьер.

– А вы что ж? – с интересом взглянул на него Феликс. – Не боитесь? Или дома забот нет?

– Отчего же… – качнул головой Сорокин. – И боюсь, и дома дела есть. Три дочки подросли. Жену схоронил… Так что все на мне. Ушел бы, только не по-людски это как-то, хозяйство казенное без призора бросать, господин председатель. Тут вокруг, на Гороховой, на Морской, магазинов богатых много, что ни день безобразничают. И сюда совались тоже. А я так подумал – власти, оно, конечно, меняются, но порядок ведь каждой власти нужен. Иначе кто ж её уважать будет… Да вы уж простите – я, затворник, по разговорам-то соскучился, а вам, господин председатель, надо небось помещеньица побыстрей посмотреть. Сейчас, сейчас, только остальные ключики возьму.

– Григорий Кириллович, – решил мягко поправить Феликс, – у нас теперь говорят не «господин председатель», а «товарищ». Я – товарищ Дзержинский, а он – товарищ Петерс.

– Вы-то меж собой, конечно, товарищи, это я понимаю, – вновь улыбнулся Сорокин, ведя их по лестнице вверх, – а мне, старому служаке, уж позвольте к начальству так обращаться, привычнее так-то…

– Ну, тогда и для вас придется сделать исключение, господин Сорокин, – рассмеялся Дзержинский.

В большом и светлом кабинете бывшего градоначальника действительно всё было как прежде, всё на своих местах – массивные резные кресла и стулья, тяжелые портьеры, письменный стол с зеленым сукном, настольной лампой, письменным прибором и двумя «эриксоновскими» телефонными аппаратами. Рядом на стене ещё третий. Тут же, за креслом председателя, на обоях угадывался прямоугольный след от единственного исчезнувшего атрибута власти – самодержавного портрета.

– Вот здесь всё и началось! – совершенно неожиданно и как-то торжественно произнес Сорокин. А в ответ на недоуменные взгляды Дзержинского и Петерса пояснил: – Сюда, в этот кабинет, ровно сорок лет назад пришла на прием капитанская дочь Засулич. Пришла, выхватила револьвер, да и ранила его высокопревосходительство генерал-адъютанта Трепова. И присяжные её оправдали. Сам-то я, понятное дело, ещё не служил, но застал тех, кто тогда работал. Рассказывали, что этот Трепов был порядочной скотиной…

Феликс, конечно, знал эту страницу истории. Выстрел Засулич и последовавший оправдательный приговор сразу сочли символом пробуждающегося нового российского правопорядка, оправдания применения силы против силы, насилия против насилия. Немало горячих голов это привлекло в ряды боевиков-эсеров. В чиновников разных рангов и представителей императорской семьи стреляли регулярно и по всей стране. Конечно, суды уже были не столь милостивы. Да и охранка стала работать на упреждение. Незадачливых стрелков и бомбистов потом не раз доводилось встречать в тюрьмах и на сибирских этапах.

А Трепова, известного своей спесью, жестокостью и близостью к императору, многие ненавидели. Вере Засулич откровенно сочувствовали в студенческой и даже чиновной среде. Газеты недавно писали, что она сначала была за границей, затем совершенно отошла от революционного движения, вернулась и тихо доживает свой век где-то здесь, в Петрограде.

И вот теперь, стало быть,