Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева
Я киваю Вячеславу:
— На сегодня закончили. Записывай мой телефон. Встретимся.
* * *
Я выхожу и возвращаюсь в восемнадцатую палату. Меня встречают почти аплодисментами: «Ты что? Ещё здесь? Мы только что поняли, Ир, что ты вернёшься. Рюкзак твой увидели на полу. А так думали, что ты с концами. Ир, так ты в семнадцатой была, да? Там же этот лежит. Уголовник. Медсёстры даже опасаются к нему заходить. А ты как? Всё нормально?»
У меня всё нормально. Даже лучше, чем нормально.
Я мою руки.
На часах половина десятого. Сегодня хорошая смена на вахте. Валентина из Донецка. Она ничего не скажет, увидев, что я поздно закончила.
* * *
Андрюха вернулся после отпуска в госпиталь. На днях прооперировали пришитую ногу. Лежит там же, где полтора месяца назад. Будто не расставались.
Я работаю с коленом и бедром оперированной ноги. Андрей дышит. Улыбается благодарно. Знает, чего ждать.
— Что врачи говорят? Надолго?
— Понаблюдают, как пойдёт процесс. Тянут кость. Как пойдёт, Ир. Думаю, месяц. Посмотрим.
— Как дома?
Спрашиваю, а сама знаю ответ заранее.
— Ой, Ир! Дома сказочно! Пока воевал, забыл, что такая жизнь существует. Что можно играть с мальчишками в настолки вечером. Утром жену провёл на работу, сыновей в школу, а в полдень уже младший приходит, он же первоклассник. И так интересно мне с ним всё. А там возвращаются и старший, и жена. Она на полставки работает, поликлиника её рядом, в два часа дня уже дома. И так мы хорошо и ладно жили! Жена вообще не испугалась моих ран. Всё обрабатывала, как надо. Массаж делала по твоей инструкции. Спасибо тебе от неё. Она учиться пошла на медсестру. Тут у многих, видишь, жены пошли на медсестёр учиться. Что им остаётся делать? Ну всё правильно, я считаю. Мы воюем, а жёны нас восстанавливают. Я бы, будь моя воля, попросил бы у жены дочку ещё. Но нельзя ей, после двух кесаревых. Видишь, какой у меня наполированный аппарат? Когда надели, он был ржавый, а я его начистил, как на парад. Врач на него смотрит, говорит: «Ну, вам я могу доверять. Как только сделаем здесь все, что надо, — выпишу. Вы надёжный товарищ, не запьёте, не забудете удлинять ногу». А я на это только и рассчитываю.
Я работаю с животом. Кивнув на аппарат, спрашиваю:
— Больно сейчас?
— Слушай, больновато, конечно. Но терпимо. Мне сказали шесть дней в неделю тянуть по миллиметру, а воскресенье — выходной. Но я посмотрю по состоянию. Если тяжеловато будет, то буду делать два выходных в неделю.
— Что на даче? Рассаду посадили уже?
— Растёт всё! И в теплице, и на окне. И кустики виктории взошли уже, в рост пошли.
— Виктория? — удивляюсь я. — Вы так клубнику называете?
— Да, — улыбается Андрей. — У нас вообще нет слова «клубника». Так и говорим: «Виктория». Как сорт называется, так и говорим.
* * *
В палату заходит Таня, сестра милосердия:
— Ребята, до свидания. Теперь до пятницы! Увидимся! — и финально собирает по палате пакеты с мусором.
— Мой пакет можете не забирать, — говорит Андрей. — У меня там только обёртки от конфет.
— Да ты что? — говорю. — Какие конфеты? Ты же в форму возвращаешься после ранения!
— А радость откуда брать? — возмущается Андрей. — Мне для радости надо. Я от конфет не толстею. Я толстею от антибиотиков.
Я хохочу: я уже слышала эту теорию от Егора.
— Да, — говорю, — ты тут не один такой. Недавно Егор рассказывал, как он толстеет от антибиотиков, доедая при этом ведро мороженого. Мы с Женей посоветовали ему на мороженое так старательно не налегать и посмотреть, что будет.
— И что? — с любопытством спрашивает Андрей.
— А что ты меня спрашиваешь? — говорю я. — Это же вы тут лежите, вы друг за другом и следите. Егор говорит, что вообще ничего не ест, кроме того, что в госпитале дают. Спроси его!
Сегодня Егора ни о чём не спросишь. Лежит после операции, давление шкалит, рука болит, голова разрывается.
Андрей смотрит на него — пожимает плечами:
— Видишь?
Вижу. И заканчиваю за Егора:
— Егор хочет в семью вернуться стройным. Потому что знает: дальше — сплошь искушения. Походы с детьми в кафе и семейные обеды из пяти блюд.
— Это у него искушения, — замечает Андрей. — У него же рука. Я дальше своей кухни уйти пока не смогу. — И протягивает конфету: — Хочешь?
— Давай, — говорю я. — Называй меня теперь «Моя спасительница». Я же спасла, считай, твою фигуру.
Мы с Андреем хохочем.
— Как ты? — спрашиваю.
— Хорошо, спать только хочу. Уснул бы. Но не разрешу себе это прямо сейчас. Иначе ночь будет некуда девать. Вот, буду разгадывать сканворд. Сегодня принесли.
* * *
Я перехожу к Михаилу. Он — тридцатилетний, худющий, жилистый, невысокий. Переломанная в голени нога искривилась под сорок градусов. Аппарат не выдержал. Приехал из Волгограда выпрямлять ногу.
Миша — спасение от госпитальной скуки. Бесконечный смех, поток историй и обещание счастливой жизни.
Впрочем, он счастлив уже сейчас. Пьёт пиво, делая вид, что нарушает режим. Вот только пиво безалкогольное, и потому ни одной медсестре нет дела до жестяных банок у Миши на тумбочке.
А он хохочет:
— Так пиво люблю! А как попытался дома выпить баночку алкогольного — зимой, уже уйма времени прошло после ранения, — вынесло, как с пол-литра водки. Невозможно просто! Наверное, никогда теперь свою форму не верну себе!
Миша, конечно, вернёт себе свою форму. Физическую, не алкогольную.
Позывной у него — Акробат. До СВО он работал в цирке. Объездил всю Европу.
Я смотрю на его ногу в аппарате — вздыхаю. Восстановление будет долгим. Но смотрю на Мишину спину — и выдыхаю. Восстановление будет. Миша не теряет свою форму. Делает всё, что можно делать в госпитале. Тренируется на костылях.
Он не смолкает ни на минуту, пока я работаю со спиной. И умудряется заразительно хохотать, даже лёжа лицом в подушку.
— Ой, однажды на гастроли поехали. В Беларусь. Дочке годика три было. Я отработал. И мы с ней пошли играть с медвежатами. Знаете, как выглядят новорождённые медвежата? Ой, умора! Чисто меховая перчатка, которая сопит громко, чихает и шевелится! А их дрессировщик специально социализирует в хвост и гриву, чтоб они привыкали к запахам людей и понимали, что это их друзья. У меня дочка в пелёнку заворачивала медвежонка и качала на груди, как куклу. Сейчас вспоминаю и самому странно
