Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене
— Лекция окончена. Теперь танцы!
Зина толкнула его кулаком:
— Товарищ Иванов, какие могут быть танцы?! Сегодня годовщина смерти Ленина!
— Ну и что? Кто верит, ступайте с попом молиться, а кто не верит — танцуйте!
Скоро нам прислали нового завпрома Бочкарева. А Иванова мы больше не видели, и никто не знает, куда он подевался.
Дни становились длиннее. Летом штормом разбило баржу с рыбой, в бочки попала пресная вода, и рыба стала портиться. Надо было ее переработать — промыть в соленой воде и, заново посолив, снова сложить в бочки, чтобы, еще будучи съедобной, она через море Лаптевых попала в Лену, а оттуда на фронт. Поэтому нас — несколько человек — отправили на участок Воронина, где стояли выгруженные бочки с портящейся рыбой. Хотя рыба уже немного согрелась, но оставалась такой невыносимо холодной, что ее было больно держать в руках. Рыба действительно слегка попахивала, но мы слышали о байкальском омуле «с душком» как о деликатесе. К тому же нам уже приходилось есть протухшую ряпушку, от которой никто не умер, поэтому мы решили, что и эта рыба съедобна. Попробовали. Очень вкусно. Хлеб у нас был, была эта подпорченная рыба, и мы жили совсем хорошо, только все время страшно хотелось пить. Мы бегали к проруби и, лежа на животе, пили из Яны холодную воду. По утрам вставали с заплывшими глазами. Потом стали хитрее: брали большую рыбину, пропускали через жабры веревку и опускали в прорубь. В проточной воде она быстро вымокала. Однако вымоченную рыбу стали воровать другие рыбы. Теперь вымачивали в ведрах — из ведер воровали собаки. «Ну и страна! — подумала я. — Все воруют: мы — у государства, у нас — собаки, и даже рыбы воруют!» Теперь уже и литовцы к таким делам привыкли, только называли это не воровством, а заимствованием.
Лед начал таять, вода поднялась и широко разлилась, льдины оторвались от берегов. Хлеб весь вышел. Начался полярный день. Вся середина Яны была еще скована льдом, только вдоль берегов, по уже освободившейся ото льда воде, с верховьев плыли льдины, бились о ноздреватый лед, крошили края, и полоса сплошного льда становилась все уже. За хлебом надо было ходить в Ситцевку. В Коугастахе жила эстонка по фамилии Таннер, у нее было двое взрослых сыновей. Один из них работал вместе с нами. И вот он решил в четыре часа утра идти за хлебом. Если у него получится, пойдем и мы, несколько храбрецов. Юргис Гасюнас переправил эстонца на лодке до льда. К лодке была привязана веревка, к ней — доска, и если перебросить ее на край льда, то по ней можно пройти. Лед хотя и достигал в толщину двух метров, но был уже ноздреватым и крошился под тяжестью. Таннер ушел и исчез из нашего поля зрения. Раз не вернулся, значит, можно идти и другим. Микис Вайшвила, его сестра Регина Вайшвилайте, Юргис Гасюнас, я, наш сосед по юрте и две финки отправились в путь. Старик финн на лодке отвез нас на середину реки. Кое-как вскарабкались мы на лед и отправились по направлению к Ситцевке. До дома шесть километров, а там кто-нибудь на лодке возьмет нас. Лед местами был уже голубым. Микис сделал неосторожный шаг и провалился, едва успев вытащить руки, на которых и повис. У финок были с собой полотенца — мы поспешно связали их, бросили один конец Микису, а за другой ухватились и вытащили его. В том месте, где он провалился, на поверхности, как гигантская хризантема, с хрустом поднялись ледяные свечи. Это был урок всем нам — по голубому льду мы проползали или обходили его. Я подняла голову. Ситцевка рядом, в каком-нибудь полукилометре, но… там уже нет льда. Вдоль всего берега Яны плескалась чистая вода. Мы обмерли и поспешили назад. Только финки в надежде, что кто-нибудь заметит их и подплывет, чтобы снять со льда, продвигались дальше. Солнце быстро растапливало лед, мы почти все время ползли или скользили. Ноздреватый лед колыхался под ногами. Финки, поняв, что могут погибнуть, тоже повернули назад. Было видно, как вдалеке они ныряют — одна выкарабкивается, другая уходит под воду. Так, связавшись полотенцами, они вытаскивали друг друга. Юргис, обернувшись, крикнул им: «Что вы там делаете?» — «Купаемся!» Однако было не до смеха. Кое-как добравшись назад, до участка Воронина, мы стали кричать, чтобы кто-нибудь услыхал и приплыл за нами. С берега дул сильный ветер и далеко уносил наши крики о помощи. К тому же была уже ночь, люди спали. Ледяная полоса становилась все уже и уже. Долго ли еще она выдержит нас? Микис заплакал. К счастью, из юрты по нужде вышла Шапаускене. Мы стали кричать изо всех сил. Шапаускене заметила нас, помахала рукой, словно прощаясь, и вернулась в юрту. Неужели она ничего не сделает? Однако вскоре показался старик финн, взял прислоненные к юрте весла и приплыл за нами. По перекинутой по ломающемуся льду доске мы влезли в лодку. Приближались зовущие на помощь финки, и мы стали дожидаться их. Плывущие из верховий льдины бились о бока нашей лодки и в любой момент могли ее перевернуть или разбить. Вдруг мы увидели плывущую на нас огромную льдину. Перепугавшись, схватились кто за весло, кто за шест и, держа наизготове свое «оружие», приготовились встретить ее. Уперли в эту льдину у кого что было и толкали ее вниз. Льдина погрузилась в воду, оказалась под лодкой и, к счастью, зацепившись за ледяной выступ, медленно с хрустом ушла под лед. Наша лодка приподнялась, а потом шлепнулась в воду. Мы кое-как удержались, не перевернулись. Ползком, уже чуть ли не по воде, добрались до лодки и финки. Мужчины оттолкнулись ото льда и, сильно налегая на весла, врезались в крутой берег. Корма лодки от удара погрузилась в воду, а так как я именно там сидела, то окунулась по горло в ледяную воду. С трудом выбравшись на берег, я дрожала от холода
