Осада Ленинграда - Константин Криптон

продовольственном вопросе военное руководство вольно или невольно, но сделало сразу же такой «ход конем», который помог ему лучше овладеть пригнанными людьми в чисто психологическом отношении. По приходе в Твердять, как я говорил, было объявлено, что раньше чем через 30 часов, т. е. к вечеру первого дня работы, ни на какое продовольствие рассчитывать нельзя. Между тем утром первого дня последовал сюрприз. Голодным людям, приготовившимся выходить на рытье рвов, сообщили, чтобы они прислали своих бригадиров за получением хлеба. Одновременно же стало известным, что одна из бань в Твердяти превращена в кухню и там варится чечевичный суп. Работы же начнутся только после обеда. У основной массы людей появилось невольное чувство, что дело поставлено на «серьезные начала» и «покопать» придется. Это можно было видеть во многом. Наиболее «сознательные» люди, сами энергично работавшие и призывавшие к такой работе других, явно повеселели. Наиболее «строптивые» люди замкнулись и совсем ушли в себя. Многие, используя свободное утро, занялись бритьем, приведением своих вещей в порядок, просто чтением книг и газет с видом людей, находящихся в какой-то длительной экспедиции. Даже наименее «сознательные» люди колонны – пожилые женщины, работницы всевозможных предприятий, и те признали «неизбежность» продолжения работ. Однако их реакция была воистину изумительна. Они не кричали и не стенали, как это делали отпущенные домохозяйки, они гадали. В значительном количестве домов Твердяти в то солнечное утро в женских кружках происходило гадание: когда же все-таки удастся вернуться домой. Откуда-то появились карты, нашлись и специалисты-гадалки. Это было, конечно, сильным проявлением, если не внутреннего протеста, то просто горя. Подобные вещи преследовались не только законом, но и всей советской общественностью и, казалось, должны были бы быть давно забыты. Даже Ваня Родионов, родившийся и выросший в деревне, где перестройка быта шла более замедленно, с исключительным интересом наблюдал: «Как это сразу и за карты ухватились». Продолжением работ он был, кстати, доволен, перенося всяческие лишения без большого труда и считая, что лучше они, чем полк народного ополчения, из которого обязательно угодишь на фронт. Также он говорил, что нахождение на трудовых работах несколько гарантирует и от призыва по мобилизации в силу самого факта отсутствия[24]. Функционирование бани, превращенной в кухню, обеспечило нам каждый день перед выходом на работу по тарелке чечевицы. Кроме того, выдавалось 800 граммов хлеба в день на человека. Горячую воду утром и вечером нужно было кипятить самим, причем крайне сложным являлся вопрос топлива. Было, конечно, очень голодно, но тем не менее в работу втянулись. Установились даже специальные выражения от обращения к бригадиру «ну-ка, засеки время», до неизменной «перекурки».

Сами работы остались у меня в памяти. В нашей группе благодаря большому отсеву больны было уже только 14 человек: я и два старших научных сотрудника, 2 канцеляристки, 7 студенток, истопник (Ваня Родионов) и кладовщик института. Студентки и научные сотрудники числились формально в отпуске, остальные были оторваны от своих прямых обязанностей. При рытье рвов происходили частые неполадки. Младший лейтенант подойдет, скажет: «Так рыть»; старший лейтенант заглянет, спешит заметить: «Нет, не так, а так». Представитель гражданской части, техник по образованию, даст еще какое-нибудь другое указание. Каждое утро в группе происходили невольные споры на тему «Как делать?». К счастью, с нами были два человека, хорошо разбиравшиеся в таких вещах. Во-первых, Ваня Родионов, и, во-вторых, один старший научный сотрудник. Они и направляли работу, хотя это было нелегко. Бригадир группы, один из старших научных сотрудников, назначенный директором института, а также обе канцеляристки были крайне строптивыми людьми и с большим самолюбием, хоть в деле ничего не понимали. На бригадира между тем равнялись невольно студентки. Ваня Родионов приходил порой в отчаяние, заявляя: «Это, товарищи, у нас артель “напрасный труд” получается». Однако все-таки рыли. Но как рыли? Ваня Родионов и старший научный сотрудник, способный к таким делам, – хорошо; кладовщик больше с лопатой стоял; студентки все как назло слабенькие попались; канцеляристки были как канцеляристки; я и другой старший научный сотрудник тоже не очень преуспевали. Бывало, посмотрит Ваня Родионов на кого-нибудь из работающих, посмотрит, крякнет, пойдет к лесу, где сваленные лопаты лежат. Принесет оттуда какую-нибудь, даст: «Эта лучше, острая… За такую лопату в Ленинграде мне “маленькую” поставить придется». К концу дня, иногда раньше, получался все же противотанковый ров заданных размеров. Даже Ваня доволен. Обойдет весь участок, лопатой любовно пригладит. «Начальству, – скажет, – надо с лакировочкой сдать». Но тут же прибавит: «Оно, конечно говоря, если как следует, работы тут всего мне одному, да и то не на полный день». Сравнения – вещь опасная, но в те дни мне невольно думалось: не похоже ли немного это строительство на строительство всей страны. И потому, как энергично были приведены в действие все возможные силы, и потому, как нелепо они зачастую использовались.

Дней через пять окапывание осьминских дивизий заканчивалось. Противно опасениям военного руководства немецкие пикеты не появлялись, и ружейных обстрелов не было. Кроме большого числа змей, кишевших в данном районе, никто не встречался. У людей появились надежды на благополучное возвращение домой. Но тут распространились слухи: произошел новый прорыв немцев и мы будем переброшены километров за 20–25 на рытье не то таких же рвов, не то окопов. В это же время нарушилось продовольственное снабжение: кроме хлеба ничего не давали. Тем не менее на следующий день по окончании работ в Твердяти, рано утром, наша колонна, сопровождаемая автоматчиками, двинулась снова в поход. У части людей вернулось прежнее, не особенно скрываемое раздражение: почему задерживают сверх всяких сроков, почему не дают питания? После 8–10 километров марша последовал долгий привал в какой-то маленькой деревушке. На голодный желудок были рады и этому. Часа через два бригадиров групп вызвали к военному руководству. Вернулись они с явно расстроенным видом, сообщив: «Все мобилизованы, домой никто отпущен не будет». На восклицания: «Как мобилизованы?» – отвечали: «До победного конца». Такая же точно сцена, оказалось, разыгралась у военного руководства. Отпуская бригадиров, там, правда, объяснили, что такое победный конец: «Сейчас мы отступаем, но вскоре произойдет перелом, советские войска пойдут в прибалтийские страны и дальше; потребуются большие сооружения и, следовательно, большое количество «трудармейцев, каковыми становитесь вы до окончания войны». Кто-то из потерявшихся от столь неожиданного сообщения бригадиров все-таки спросил: «Победный конец, конечно, победным концом, но сейчас-то мы оставлены без продовольствия». На это в очень твердой форме было сказано: «Передайте мобилизованным трудармейцам, что военное руководство считает, когда есть хлеб, вопросы питания разрешены». Минут через 20 произошло другое «событие», довольно необычайное в условиях советской