Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза - Дин Джобб
Проникновение на прием к Косденам, экскурсия по ночному Манхэттену для наследника британского престола – роль стильного доктора Гибсона увенчалась богатым уловом и стала, как хвалился позднее Бэрри, кульминацией его «успеха в качестве вора-джентльмена». Но на самом деле это было лишь начало его профессиональной стези.
Глава 11. Жемчуг из «Плазы»
Манхэттен. 1925
Ближе к вечеру последнего дня сентября он вышел из такси у зеленого оазиса на Пятой авеню, где начинается Центральный парк. Солнце уже опустилось за нависающее над ним здание, чья тень в форме зуба пилы падала на площадь Гранд-Арми-Плаза, давшую название известному отелю. Вдохновленная французскими шато форма сводов на крыше – высоко парящие верхушки фронтонов, закругленные башенки на углах, мансарды с люкарнами – тихонько нашептывала о Париже, но связывающий восемнадцать этажей лифт вовсю вопил о Манхэттене. Если по дороге от такси к главному входу в «Плазу» Артур Бэрри поднял глаза, его взгляд наверняка устремился на окна в юго-восточном углу шестого этажа, ведь он направлялся именно туда.
Открывшаяся пару десятилетий назад «Плаза» успела стать магнитом для тех нью-йоркцев, которые привыкли жить в роскоши «позолоченного века»[25] и ценили престижность самого местоположения – на Пятой авеню. Наследники легендарных состояний Гулдов и Вандербильтов стали там постоянными жильцами, заводя знакомства с соседями из мира «новых денег», включая прославившегося своими дрожжами Юлиуса Флейшмана или Джона Уорна Гейтса, чья колючая проволока внесла свою лепту в укрощение Запада. Собственные апартаменты в «Плазе» были лишним козырем, укрепляющим положение в свете, – как в случае с Косденами.
Собственники отеля вбухивали миллионы сверх запланированных расходов, лишь бы их постоянные жильцы «ощущали совершенство», недостижимое «ни в одном другом отеле мира». Их инвестиции в создание атмосферы роскоши вылились в тысячу шестьсот с лишним люстр, сверкающих под потолками, и отделанные золотом столовые приборы в обеденных залах. Рассказывая о главном банкетном зале «Плазы», один из современных летописцев жизни американского бомонда называет его «лучшим в Нью-Йорке местом для светских приемов». Когда Фрэнсису Скотту Фицджеральду понадобилось подобрать шикарный манхэттенский отель для стычки между Томом Бьюкененом и Джеем Гэтсби, выбор был очевиден: где еще может разгореться конфликт между двумя миллионерами, как не в апартаментах «Плазы»?
Лобби встретило Бэрри со старосветской элегантностью – мозаика на полах, позолоченные стеновые панели, кессонные потолки, белый итальянский мрамор со множеством прожилок. Он оделся, чтобы не выделяться на общем аристократическом фоне: синий костюм, жемчужно-серый галстук, черная фетровая шляпа. Коричневый кожаный портфель завершал образ бизнесмена, вернувшегося домой после поездки. Он направился в холл с украшенными бронзой дверцами лифтов. «Пятый», – бросил он лифтеру. Полдюжины стоявших с ним в кабинке людей видели, как он, выйдя на пятом этаже, пошел направо, удаляясь от лестницы. Стоило лифту закрыться, он тут же вернулся к лестнице и взбежал на шестой этаж. Шагая по коридору – до нужной двери было шагов двадцать, – он натягивал на руки серые шелковые перчатки. Общий ключ сработал, и через пару секунд Бэрри уже стоял в гостиной. Он ожидал застать апартаменты пустыми, но, прикрыв за собой дверь, услышал приглушенные голоса.
Бэрри замер на месте. Он тут не один.
* * *
Обитатели апартаментов, Джеймс и Джесси Донахью, провели лето 1925 года в Европе. Они отправились в путешествие, чтобы переждать ремонт своего дома в Верхнем Истсайде рядом с Пятой авеню, но когда вернулись в конце сентября, работы еще не завершились. Они могли отправиться на свою прибрежную виллу в Палм-Бич, где обычно по-царски развлекались зимой, или в саутгемптонскую усадьбу Вулдон Мэнор на Лонг-Айленде, их летний приют. Но предпочли дожидаться окончания ремонта в роскошной «Плазе».
Джеймс Пол Донахью был фондовым брокером с офисом на Парк-авеню. Его семья сделала некоторое состояние на непрестижном бизнесе – вытапливании жира. Они жили «обеспеченно, но скромно», – без обиняков оценила уровень их достатка нью-йоркская «Дейли Ньюс». Джеймсу никогда даже на секунду не приходила мысль о том, чтобы претендовать на включение в «Светский календарь», пока в 1912 году он не женился на Джесси Мэй Вулворт. Она была младшей дочерью того самого Фрэнка Уинфилда Вулворта, который совершил революцию в розничном секторе, открыв сеть из тысячи с лишним магазинов дешевых товаров. Пяти- и десятицентовые монеты он конвертировал в состояние достаточно крупное, чтобы для штаб-квартиры своей компании построить в Нью-Йорке шестидесятиэтажный небоскреб Вулворт-билдинг, который около двух десятилетий оставался самым высоким зданием в мире. Вулворт умер в 1919 году, оставив после себя состояние в пятьдесят пять миллионов, треть которого – двести восемьдесят миллионов сегодняшних долларов – досталась Джесси, превратившейся в одну из самых богатых американок. Сумма ее налогов за 1924 год составила миллион долларов – примерно столько же, сколько у основателя «Стандард Ойл», мегамагната Джона Д. Рокфеллера.
Миллионы жены позволили Донахью перейти от биржевой игры на новый уровень – попытать счастья за рулеточным столом. Он сделался завсегдатаем в одном из клубов Палм-Бич, где, как поговаривали, однажды просадил девятьсот тысяч долларов всего за одну зиму. Чтобы контролировать расходы мужа во время полосы неудач, Джесси договорилась с руководством клуба, что ему установят лимит и будут просить покинуть заведение по достижении определенной суммы проигрыша.
У Джесси Донахью имелась собственная страсть – драгоценности. И страсть эта – вместе с мужем-игроком – сжирала довольно солидные куски ее богатства. Она заказывала и покупала готовые дорогие украшения, предпочитая не держать их в сейфе, а выставлять напоказ. Появлялась на публике «разряженная, как принцесса, – в ошеломительных модных одеждах и усыпанная драгоценностями». Нью-йоркские газеты разместили множество фотографий с одного светского раута, где она – в огромной сверкающей тиаре, достойной блистать в лондонском Тауэре. «Нью-Йоркер» однажды с сарказмом назвал ее коллекцию «фамильными сокровищами Вулвортов».
Потом началась история с ожерельем. «Моя жена всегда любила жемчуга», – сказал как-то раз Донахью, и это он еще мягко выразился. Чета на протяжении почти десятилетия собирала розовые жемчужины. «Как только нам попадалась жемчужина, совпадавшая по оттенку с теми, с которых мы начали, – объяснял он, – мы тут же ее покупали». Считалось, что некоторые из них некогда принадлежали персидским царям. К 1925 году они собрали нитку из пятидесяти двух жемчужин, и Джесси Донахью носила ее не снимая – за обедом, за ужином, даже на заднем сиденье лимузина во время
