Актёрские тетради Иннокентия Смоктуновского - Ольга Владимировна Егошина
Иванов казнит себя за эту мысль: «Вот жена умрет и тогда…», – не очень понимая, что своим благородным решением: «с Шурой – все» – обрек себя на ожидание смерти жены как освобождения. Особенно, когда рядом эта влюбленная девочка:
«Шурочка – полюс, магнит, который тянет…»
И невозможность оторваться от этого магнита вызывает особую резкость с некстати появившимся Боркиным:
«Я хоть это разрублю, сделаю» («Я прошу вас сию же минуту оставить мой дом!»).
Кульминация действия: сцена Иванова с Саррой. Долгие разговоры о ее смертельной болезни, размышления Иванова об ушедшей после пяти лет брака любви, о странном безразличии его даже к известию о близкой смерти жены – все это только подготовка, фон к невозможному почти нечеховскому по обнаженности и накалу страстей, фантастическому, «достоевскому» разговору.
Характерно, что пометки артиста на удивление кратки и идут как бы абсолютно перпендикулярно произносимому тексту:
«Словами мы что-то делаем всегда. В многословии найти: что же происходит, с чего начинается, как развивается и к чему приходит…»
В этом не только комментарий артиста к конкретной сцене, но и вообще к этой растянутой, многословной пьесе Чехова, где его герой говорит, говорит, говорит.
Чем озлобленнее реплики их беседы, чем острее они ранят, тем нежнее вразрез идущее внутреннее чувство, которое, по Смоктуновскому, должно придать объем словам, объем их семейным отношениям, которые иначе будут восприняты как чисто бытовая супружеская свара:
«Да нет же, дорогая, все хорошо, и я всегда и сегодня твой.
Да я не хочу выть с ней и не пойду туда я весь с тобой, здесь».
На крик Иванова: «Замолчи, жидовка! Так ты не замолчишь? Ради бога… Так знай же, что ты… скоро умрешь… Мне доктор сказал, что ты скоро умрешь…» – в записях комментарий из всего двух слов:
«Катарсис-очищение».
Смоктуновский заканчивает на этой ноте сцену, заканчивает на этой ноте последнюю встречу этих людей. Прорвался нарыв? Впервые загнанное внутрь чувство облеклось в слова? Или, произнеся эти кошмарные фразы, сам ощутил, наконец, и ужас перед будущим, и нежность к обреченной и любимой женщине, и жалость, и ту самую любовь, отсутствие которой делает для него невыносимой жизнь?
В спектакле «Ленкома» Сарра – Чурикова обнимала на этих словах мужа, прощая и благословляя его. В спектакле МХАТа сцена кончалась на неожиданно тихой ноте. Все замирало, застывало, Иванов прятал лицо…
Действие четвертое
Смоктуновский предваряет последнее действие долгим вводом, точно давая себе возможность «прожить» время, прошедшее с последней ссоры с Саррой, почувствовать состояние Иванова в день его свадьбы с Сашей…
У Чехова отношения Иванова и Саши прописаны достаточно неопределенно. Актер может играть и полное безразличие, сменившее короткую вспышку чувственного влечения, и финал долгой связи, завершающейся внутренним безразличием и обязанностью «честного человека» жениться, и любовь, из-за которой боится испортить жизнь молодой девушки, как уже испортил жизнь Сарре. Смоктуновский в своем «актерском плане» роли Иванова уделяет довольно значительное место чувству к Саше, внимательно анализирует тончайшие переходы их взаимоотношений. Для актера принципиально, что для его Иванова любовь – важнейшее «внутреннее составляющее».
Финальный выстрел тем самым абсолютно лишается всех бытовых мотивировок: не захотел «лезть в петлю», связываться с нелюбимой девушкой и т. д. И обретает совсем иной смысл и иное измерение. Иванова «держит» его чувство к Саше, оно сильнее воли и рассудка. Просто уйти от нее он не может, остаться – переступить какие-то внутренние законы, собственные принципы, – тоже:
«Ушла деятельность – ушла любовь к Сарре – ушла гармония.
Жизнь оттолкнула его от всех забот – пустота.
Нельзя жить, убив жену, губя молодую Шурочку».
Чувство вины заставляет Иванова брать на себя все: чахотку, сведшую в могилу Сарру, и решение стать его женой, которое приняла Саша вполне самостоятельно… Ища внутреннее оправдание своему герою, Смоктуновский особенно выделил постоянное чувство вины, которое живет в Иванове, который чувствует себя ответственным за все и потому виноватым перед всеми.
В преддверии четвертого действия артист выделяет в Иванове два доминирующих чувства: внутренней пустоты и безмерной вины перед всеми. И следом ощущение сужающегося враждебного кольца, которое артист видит как бы со стороны:
«Бедный Иванов хотел бы жить, но не дают».
Смоктуновский делает здесь принципиальный шаг: его Иванов стреляется не потому, что не хочет жить, не потому, что устал и разочаровался, а потому, что ему «не дают жить». Не дают окружающие, измучившие его своими требованиями, своей жадностью. Не дают жить его собственные убеждения, его взгляды. Смоктуновский здесь как бы дополняет и углубляет Чехова, вводя конфликт «между долгом и чувством». Хочет жить, хочет любить Сашу, хочет счастья. Но считает, что это запретно, что это нарушение идеалов, – и потому пуля:
«Его женитьба – живой упрек тому, как он не противостоит этому безвременью».
Смоктуновский выделил эту не очень складную фразу рамкой, обозначив тему четвертого действия.
По сути, он должен последовать собственной рекомендации о счастливой жизни, данной доктору Львову: жениться самым обыкновенным образом на молодой девушке, богатой наследнице, его любящей. Зажить самой обыкновенной неприметной жизнью. Но поступить так – перечеркнуть собственное прошлое, предать его. Я-сегодняшний и я-вчерашний приходят в столкновение друг с другом. И остается единственный выход – самоуничтожение.
Иванов приезжает в дом невесты, где, по свадебному ритуалу, он не может и не должен быть… Зачем?
По Смоктуновскому, от чувства абсолютной безысходности.
С одной стороны:
«Хватит, довольно.
Не могу я любить тебя жертвою Сарры.
Вот ведь куда довел-то, а? До свадьбы!
Этой свадьбы не должно быть».
А с другой:
«Ну, что же я такое – не могу оторваться от нее…»
По Смоктуновскому, Иванов приезжает к Саше с просьбой отменить свадьбу, прежде всего потому, что сам решиться на это не может. Он не может все бросить, уехать куда-то далеко, как мечтал раньше, не может просто не явиться в церковь, наконец, прислать с объявлением, что свадьбы не будет. Ему надо переложить решение на плечи Саши (при том, что он понимает, что сейчас она тоже не в состоянии от него отказаться).
«Добрый, умный человек, посуди: ну, можно ли задавать такие задачи?»
Смоктуновский выписывает на полях его монолога, обращенного к невесте, внутренний монолог:
«Я не могу быть другим, все этого хотят, но…
Отпусти ты меня: сам, ты видишь, я не могу оторваться от тебя.
Ты должна отказаться, я гублю тебя, гублю всех…»
И мотивировку решения Иванова:
«Это все от любви к ней. Хочу, очень хочу быть с ней, но…»
Он произносит невозможные слова: «Поиграл я в Гамлета, а ты в возвышенную девицу – и будет с нас».
Смоктуновский поясняет грубость внутренним стыдом за себя в нелепой ситуации: «Я нарочно выбираю такие гадкие
