Жизнь и война генерала Василия Рязанова. Книга 3 - Василий Васильевич Рязанов
Его сын Леша, Алексей Алексеевич Кириллов, полковник, сейчас он в запасе. На кладбище, где похоронены наши отцы, он говорил мне: кажется, отец подсказывает, как поступать в критических ситуациях. У меня смутные воспоминания, как осенью 51-го маме или показалось, или действительно грабители хотели ночью влезть в дом. Она позвонила живущему рядом генералу Кириллову. Он пришел со старшим сыном Вадимом и охотничьими ружьями. Грабителей не нашли, но Кирилловы забрали нас ночевать к себе. Я какими-то урывками помню, как ночью шли к ним. Сейчас и Алексей Сергеевич, и Вадим на том же Лукьяновском военном кладбище. Вадим тоже был зам. командующего воздушной армией, был представлен к званию генерала, но торопился куда-то, приказал вылететь в плохую погоду, самолет разбился. «…И мужество нас не покинет» писала А. Ахматова. Но иногда покидала жизнь. Смерть тоже встречали мужественно. Лукьяновское военное кладбище расположено рядом с Бабьим яром, где погребены многие невинные мученики. Были ли мать с отцом такими? В какой-то степени – да. Отец перенес пытки перед войной, и других мучений хватало. В том, что они оба прожили жизнь достойно и честно, – я ручаюсь.
Похороны отца были пышными и помпезными. Гроб на орудийном лафете везли с оркестром на лошадях через весь город из дома офицеров, орудийный салют. Мамы не было, она лежала пластом, не могла встать. Да и не любила она пышности, как и отец, была удивительно скромным и честным человеком. Уже после смерти отца ей с детьми дали квартиру в только что построенном доме на Крещатике. Эти дома отец не любил. Можно было уехать в Москву. Но Степанов, сослуживец отца по Львову, сказал: оставайтесь в Киеве. И могила мужа там. Дом только сдали, он стоял незаселенным. Можно было выбирать квартиру. Вместо квартиры на 7-м этаже с большим балконом, взяла 4-й этаж, без балкона, боялась за детей, – тогда в подъезде перила еще не все были готовы. Потом хотела менять на Москву, город ее детства, но так и не сложилось.
К маме и ее боевым подругам обращены стихи Юлии Друниной:
Нет, это не заслуга, а удача –
Стать девушке солдатом на войне.
Когда б сложилась жизнь моя иначе, –
Как в День Победы стыдно было б мне!..
Смотрю назад, в продымленные дали:
Нет, не заслугой в тот зловещий год,
А высшим счастьем школьницы считали
Возможность умереть за свой народ.
Сколько молоденьких девчонок-радисток погибло и на фронте и безвестными, заброшенными в тыл врага. Мама стала труженицей и в мирные дни, воспитала детей. Слава был чуть постарше, и он сам себя сделал. Сам поехал работать за рубежом, потом работал в ООН, куда тоже сам пришел. Миша в возрасте год-полтора тяжело переболел. Мама говорила, что спас врач, вколовший лошадиную дозу пенициллина. Стараниями мамы закончил вуз, институт культуры, работал до 60 лет в университетской библиотеке. Мама была из интеллигентной семьи. Но с шестнадцати лет на войне. Кровь, грязь, на краю смерти. Она хотела уберечь от этого детей. Но генетическая информация передается независимо от желаний родителей. Миша, хоть и был лишен совершенно агрессии, но жестким и твердым был. Никто из сыновей не стал ни летчиком, ни военным. Только я отслужил два года лейтенантом. У всех были проблемы со зрением. Может, много читали в детстве. Мамина двоюродная младшая сестра Эрика, дочь бабушкиной сестры Софьи Васильевны, живущая в Москве, прислала мне по электронной почте такое письмо:
«Дорогой Вася! Только что прочла написанную тобой повесть о Василии Георгиевиче. Она меня задела за живое. Я даже всплакнула немного. Благо, никого не было дома. Я не буду вдаваться в подробности. Это лишь письмо, а в нём мои первые впечатления. Я очень хорошо помню В.Г. Кончилась война, и они с Ирой были в Москве. Мы с мамой приехали в гости к тете Оле. Для меня он был героем, подтянутым, довольно худощавым, красивым… Я никогда не знала о его аресте и о том, через какие испытания ему пришлось пройти. Тут есть, над чем поразмыслить.
Однажды я была летом у вас в Киеве. Кажется, это было после окончания восьмого класса. Ира повезла меня на кладбище. Меня поразил памятник на могиле Василия Георгиевича. Он тогда был центром, вокруг которого теснились все остальные захоронения. Мы с Ирой тщательно убрали и помыли и памятник и всё, что было за оградой. Потом тихо стали и задумались, каждый о своём. И вдруг Ира горько-горько заплакала. Меня это просто потрясло. Я ошеломлённо спросила: «Ира, столько лет прошло! Ты так горюешь до сих пор?» И она мне тогда сказала, что любит его сейчас так же, как тогда, и как потом, и как всегда, и что никто никогда не сможет ей даже в мыслях потеснить в её душе Василия Георгиевича… Я писала уже тебе, если не ошибаюсь, в том, что в последний приезд Иры в Москву успела ей сказать о том, как я её люблю и всегда благоговейно любила…». Еще одно письмо Эрики: «Иру я никогда не забываю, а Василия Георгиевича мне привелось видеть всего один раз после окончания войны в Москве, в Кропоткинском переулке. И этого было достаточно, чтобы запомнить его на всю жизнь. Передо мной стоял настоящий ГЕРОЙ! Весь его облик и само его присутствие вызывали во мне благоговейное, какое-то радостное удивление. Почему-то у меня ещё ко всему возникла уверенность в том, что он умел здорово плясать и вообще был лёгким и жизнерадостным человеком и при этом тонким и умным. Конечно, я тогда не могла, наверное, так конкретно передать своё впечатление от встречи, очень короткой, но она запечатлелась в моей памяти со всеми возможными и, может быть, добавленными подробностями…».
Происходят нередко, и чаще в жизни людей нерядовых, удивительные вещи, вяжутся поразительные связи. Так, например, много отдал полетам Василий Георгиевич, а его сын Георгий
