Бездомные девяностые. Разговор с великим бомжом. Подлинная история ЦБФ «Ночлежка», рассказанная ее основателем - Валерий Анатольевич Соколов
Бродяжничал тогда Валера всего месяц: «Страна оказалась гораздо меньше, чем на карте». А в спецприемнике впервые оказался в 1988‑м – из-за обостренного чувства справедливости за бездомного, когда, не подозревая, что уже через пару лет будет предводителем всех бездомных и создаст «Ночлежку», поехал в Москву на рандеву к первой школьной любви.
«Перед поездом домой на Ленинградском вокзале я зашел в туалет. Там вой и плач – безногий бездомный – просто в голос орет, что все суки и бляди, жизнь говно и не удалась. Я спросил его, что случилось: “Вот, уже третьего послал за фуфырем – и третий с концами пропал. А мне срочно надо что-то принять”, – было ближе к вечеру. Я ему предложил: давай сбегаю – до поезда еще минут 40 есть. Только он начал соглашаться – зашли два мента. Один из них зарядил ногой бездомному, который был ему по пояс, прямо в плечо: “Ты что тут разорался?!” Бездомный откатился на своей доске с подшипниками. Выкатив глаза на мента, я на него наехал: “Ты чего творишь? Человек тебе даже ответить не может. Ты в форме, при службе…” Он спросил меня, кто я такой – я огрызнулся: “Какая тебе разница – пассажир, а в первую очередь – человек!” По туалету раскатился приговор: “Документы!” А их как раз с собой у меня не было, только билет на поезд.
– Пошли, – говорит.
– Куда пошли? У меня поезд.
Он прямо на моих глазах порвал билет:
– Все: никуда ты больше не едешь!
И слово за слово меня привели в транспортный отдел милиции, а там та же телега.
– Фамилия!..
– А какая вам разница, какая у меня фамилия?! Вы ведете себя кое-как, а я что?!
– Не собираешься говорить – поедешь на тридцать суток.
У меня пошел адреналин.
– Поеду!
На следующий день меня поволокли в какой-то суд, причем на суде меня не предъявили – сразу вынесли постановление, что тридцать суток спецприемника на Симферопольском бульваре для установления личности. Сначала я думал, что шутки – 15 суток, может, дадут: арест, хулиганка, документов нет, я не представляюсь… Тут мне начали пальцы откатывать – хорошо, будем играть в эту игру дальше, тем более впервые: несмотря на бродяжничество, я в ментах до этого не светился.
Меня вызвал дознаватель: “ФИО”. Я честно назвал свою фамилию и отчество по отцу, а не усыновившему отчиму. Дату рождения, место рождения тоже назвал правильно. Они начали пробивать – нет такого. В итоге, по-честному 25 суток меня допрашивали, выискивали, а я рассказывал свои маршруты – они проверяли, но ни следов, ничего нет.
Там уже версии пошли – может быть, я засланный корреспондент… Помню, следователь меня сидит допрашивает, к нему заходят и подмигивают, мол, был звонок из “Комсомольской правды”, что корреспондент хочет поработать с методом включенного наблюдения. Слушаю, открыв рот. Потом в камере появился демон – все расспрашивал, откуда я, где был. Больше года (с 1986 по 1987‑й) я протусовался по Советскому Союзу, все места знаю, на вопросы ему отвечаю. Менты крутили.
– В Сухуми “биржа” (место, где можно найти работу) – где?
– Напротив вокзала.
– А в Ростове?
– Напротив автовокзала.
– Да ты опытный! А где же следы?..
В итоге они не выдержали – и два старших лейтенанта начали меня мутузить два дня подряд. Один все багровел и придушивал: “Я тебя прибью – н* * *я мне за это не будет. И никто тебя не найдет”. Тут я вспомнил историю про Ждановскую и решил сознаться. Дальше был скандал – они месяц в спецприемнике продержали человека, который был с паспортом и пропиской. Скандал они долго заминали».
С тех пор он такой.
Анастасия Медвецкая
1. Как советское общество пошатнулось: полны шаланды демократии
Солдат шел по улице домой и увидел этих ребят.
В. Цой
Советский Союз, по телевизору – сплошная битва за урожай, делать нечего – все через государственные институции. В Кораблестроительном, куда я поступил, вместо черчения, чтобы лодки строить, о чем мечтал, нам активнее преподавали историю партии и марксистско-ленинскую этику и эстетику. А работать на советскую власть я не хотел. Но при Корабелке была театральная студия, куда я ходил, режиссером там была барышня постарше нас. Все время она пела Майка Науменко. И как-то я забрел в «Сайгон» на Невском – жизнь встала с ног на голову. Там тусовались все: панки, хиппи, металлисты, рокабилы. Ничего особенного в «Сайгоне» не происходило, кроме того, что там царил дух свободы. В институте, например, было невообразимо, придя на пару, чмокнуть однокурсницу в щечку. А тут, на тусовке, вы запросто целуете друг друга. Этот ритуал отношений всех со всеми – прекрасная метафора свободы, которую представить себе в официозе было просто невозможно, а в «Сайгоне» так было в порядке вещей – там все были равны. И там я понял, что не один я мудак, – не только я не люблю советскую власть.
Тогда же я пошел креститься в Никольский Морской собор – куда еще может пойти студент Корабелки?.. Там в руки мне случайно попала брошюра с Декларацией прав человека. Священник дал мне ее на ночь со словами: «Возможно, тебе будет это интересно».
А в «Сайгоне» притусовался я к хиппи – ничего выдающегося, кроме хайратника (пластиковой зеленой ленточки на лбу) и джинсов, у меня не было. «Ксивник» – сумочку на ленте под документы и сигареты – из заднего кармана джинсов я себе сшил уже не в Ленинграде, а в Симеизе. Сидел на пляже и вышивал желтыми нитками пацифик.
Жизнь «Сайгона» мне довольно быстро надоела. Такая же однотонная движуха по кругу, как жизнь в Совке, – только альтернативная. Потусить-поболтать, выпить «маленький двойной», а потом на концерт в рок-клуб попытаться вписаться. Хотя мне музыка эта не особо нравилась (Да и как может нравиться то, чего нет? Я про русский рок.) – только Майк. И тут я услышал: «Я хотел бы стать рекою, прекрасной рекою, и течь туда, куда я хочу…»
А когда все надоедает, встаешь на лыжи и уходишь от этого всего. Вот я встал и ушел – из дома и из Корабелки, даже записки родственникам и заявления в институте не писал. Я решил, что раз осень, можно успеть на сезон мандаринов, чтобы заработать денег, – и рванул автостопом до Абхазии. Поехал, в чем был – на юг же. Да и
