Чайковский. Истина русского гения - Евгений Александрович Тростин

Нюберг-Кашкина Софья Николаевна (1872–1964) – дочь Н. Д. Кашкина, музыкального критика, профессора Московской консерватории.

Александра Амфитеатрова-Левицкая. Чайковский-учитель

Когда я поступила в Московскую консерваторию, П. И. Чайковский состоял в ней профессором гармонии и композиции. Среди его учеников о нем как о педагоге сложились самые противоречивые мнения: одни считали его не только гениальным композитором, но и идеальным педагогом. По их рассказам, Петр Ильич всегда с большим интересом и вниманием просматривал работы учеников, терпеливо исправляя ошибки, и делал замечательные указания. Другие уверяли, что Чайковский относится к ним небрежно, несправедливо, что он одним ученикам уделяет много времени и совсем не обращает внимания на других. Одна из его учениц рассказала мне как пример небрежного отношения Петра Ильича к некоторым из его учеников следующий случай.

– Чайковский не только несправедлив, он ужасный «придира». На последнем уроке он придрался к пустяку и зачеркнул мою задачу, даже не просмотрев ее.

– Почему же? – спросила я.

– Видишь ли, я отдельным восьмушкам не с той стороны хвостики приписала. Он рассердился, перечеркнул сверху донизу целую страницу красным карандашом; возвращая мне тетрадь, сказал с раздражением:

– Вам, – говорит, – раньше надо пройти науку о хвостах, а потом уж по гармонии решать задачи!

По мнению большинства учеников Чайковского, он вообще не любил педагогической деятельности1 и неохотно ею занимался. Он интересовался только такими учениками, у которых признавал композиторский талант. Среди них Петр Ильич ценил С. И. Танеева, Н. С. Кленовского и П. А. Данильченко как выдающихся, талантливых учеников, имевших и композиторское дарование.

Я проходила гармонию у профессора Николая Альбертовича Губерта, и с Петром Ильичом – педагогом сталкиваться мне не приходилось. Только один раз, на выпускном экзамене по сольфеджио, мне пришлось экзаменоваться у него. Наслушавшись о нем разноречивых рассказов, я довольно сильно заволновалась, когда Петр Ильич вызвал меня к столу. Помню, как он выбрал из нот, лежащих перед ним, несколько тактов с трудным делением, там встречались, кроме длинных нот, и мелкие паузы, и точки, и синкопы. Когда я спела, Петр Ильич сказал мне: «Верно, – и спросил: – Из каких тактов состоит такт в 5/4?» И на вопрос я тоже ответила верно. Чайковский попросил назвать пример. Я назвала хор девушек из третьего акта оперы «Иван Сусанин» Глинки.

– Можете спеть из этого хора несколько тактов и продирижировать их? – предложил Петр Ильич.

Я запела: «Разгулялася, разливалася вода вешняя по-о лугам..» дирижируя на 5/4.

– Хорошо, довольно с вас, – сказал Петр Ильич.

– Ну, это еще не так страшно, как я ожидала, – подумала я, переходя по вызову для диктанта к Лангеру.

По наружности Петр Ильич был довольно красив, но производил суровое впечатление. Выражение лица его было такое, как будто он постоянно был чем-то недоволен. Из-под нахмуренных бровей глаза глядели мрачно. На приветствие учащихся он отвечал едва заметным кивком головы. Он казался строгим и сердитым.

Таким был Чайковский в официальной, служебной обстановке, в консерватории, таким он остался и в моей памяти от консерваторских впечатлений.

Первое представление оперы «Евгений Онегин» состоялось 17 марта 1879 года в консерваторском ученическом спектакле. Все участники спектакля – солисты, хор, балет и оркестр – были ученики консерватории. Все репетиции проходили в консерватории, в зале, где устроена сцена. А генеральная репетиция и публичный спектакль были в московском Малом театре. Спектакль же 16 декабря [1878 года] был не в Малом театре, а в консерватории, на ее сцене…

Ввиду музыкальных трудностей оперы, мы начали разучивать первые две картины еще в начале сентября 1877 года. Потом спектакль был перенесен на 1879 год, и разучивание оперы было приостановлено. Возобновили его в начале сентября 1878 года. Первые две картины должны были идти 6 декабря, в день именин Николая Григорьевича Рубинштейна, но по болезни Климентовой (Татьяны) спектакль был перенесен на 16 декабря, когда и состоялся. Эти две картины разучивались с Н. С. Кленовским, учеником-скрипачом старшего курса. Он же дирижировал 16 декабря. Спектакль шел в костюмах и с оркестром. Хоры репетировались с Н. А. Губертом, а также и в классе сольфеджио К. К. Альбрехта. В хоре участвовали не только ученики вокальных классов, но и некоторые из драматического класса И. В. Самарина и из классов фортепианной игры младших преподавателей. <…>

Первоначально репетиции с Н. С. Кленовским бывали почти каждый день. Он назначал репетицию то кому-нибудь одному из нас, то всем вместе для ансамблей. Одна из таких репетиций была назначена им в зале, где сцена, для всех солистов. Мы спокойно ожидали его прихода, как вдруг открывается дверь и вместе с Кленовским входят Николай Григорьевич и Петр Ильич. Николай Григорьевич садится аккомпанировать и вызывает: «Левицкая, на сцену».

С Кленовским репетиции всегда начинались с самого начала, и номера пения шли по порядку без изменения.

Николай Григорьевич почему-то начал с арии Ольги. Понятно, я сразу же сильно заволновалась. Но, зная уже твердо свою партию, я довольно уверенно начала первую фразу: «Я неспособна к грусти томной…»

Дальше мне продолжать не пришлось, так как вместо аккомпанемента я услышала, как Николай Григорьевич изо всей силы бьет кулаком по клавишам, топает ногами и кричит: «Почему вы не играете?» Я ответила, что Иван Васильевич еще ни с кем игры не проходил. Николай Григорьевич закричал еще раздраженнее: «В жизни вы настоящая enfant terrible (Французское выражение, соответствующее в данном случае русскому «сорванец»), а тут стоите, как чурбан!»

От «чурбана» я, конечно, в слезы! И уж дальше ничего не могла спеть. Несмотря на свою вспыльчивость, Николай Григорьевич был редкой доброты человек. При виде слез распекаемых им учеников он всегда моментально смягчался и переставал кричать. Так было и в этот раз. При этом и Петр Ильич упрашивал его, говоря: «Отпусти ее, пусть успокоится…»

Николай Григорьевич вызвал Климентову, а мне сказал, что я могу идти домой.

Как Чайковский относился бы к нам, какие делал бы указания и какие предъявлял требования при исполнении нам его оперы «Евгений Онегин», мы, исполнители ее, так и не узнали: разучивание «Онегина» шло все время в отсутствие Петра Ильича, под руководством сначала Кленовского, а потом Николая Григорьевича Рубинштейна и Ивана Васильевича Самарина. Петр Ильич уехал за границу в конце 1878 года и вернулся только в 1879 году, 16 марта, в день генеральной репетиции «Евгения Онегина» в ученическом спектакле в московском