Трансатлантическая кошка - Екатерина Паршукова
В промежутке между омлетом и кофе Андрей сообщил, что ему написал Олег Стрюковатый – пилот и директор одной из посадочных площадок в Ленинградской области, а по совместительству представитель покупателя Piper Aztec:
– Олег сказал, что никак не может пропустить такое безобразие, как перелёт через всю Америку, и хочет лично разобраться, что происходит с Ацтеком. Он все-таки успел получить визу, взял билеты и прилетит через два дня.
– Это хорошо, – ответил Илюха, – конечно, чем больше народу, тем больше суеты. Зато будет кому разобраться с Ацтеком и его сборкой, – Илюха ухмыльнулся, – насколько я знаю Олега, он тут шухер наведёт.
– Надо будет его встретить? – уточнила я. – Он же не сюда, в Хиллсборо, прилетит, а в основной аэропорт Портленда?
– Да. Думаю, съездим с Робертом, заодно город посмотрим. Кстати, где Роберт? Должен уже приехать.
Роберт заехал за нами минут через двадцать и отвёз на аэродром. В ангаре уже ждал Ларри – высокий, не очень молодой дяденька, проводящий большую часть своей жизни за штурвалом бизнес-джета, но иногда, в качестве хобби, летающий на маленькой поршневой технике. Именно он перегонял Glassair от предыдущего владельца в Портленд к Роберту. У Ларри было два свободных дня, и он приехал, чтобы полетать с Ильей на Глассейре – показать возможности машины, посрывать самолёт, сделать несколько конвееров – то есть взлётов-посадок без остановки на полосе, чтобы дальше мы могли спокойно летать на нем самостоятельно. Формально это было необязательно – в пилотских свидетельствах ставят допуск сразу на весь вид летающей техники, и у всех нас в свидетельствах записано, что мы имеем право летать на «одномоторном сухопутном самолёте». Это значит, что мы можем сесть в любой такой самолёт и полететь: как автомобилисты не чувствуют большой разницы между автомобилями разных марок, так и для нас разница между самолётами одного вида заметна, но не принципиальна с точки зрения безопасности. Однако если приходится иметь дело со специфическим самолётом, серьёзно отличающимся по характеристикам от среднестатистических аппаратов, то первые полёты лучше выполнить с человеком, который на этом самолёте уже летал.
Glassair 3 – специфический самолет. В сравнении с уже привычными нам Цесснами и Пайперами, он – гоночный болид. Скорость 380 км/ч для маленького самолёта – совсем не шутки, а укороченное крыло намекало на высокую скорость сваливания, и, как следствие, большой разбег и пробег на взлёте и посадке.
Пока Илья с Ларри нарезали круги вокруг аэродрома, я разбирала сумки. Как много можно сказать о человеке по вещам, которые от него остались? Очень много. Марки гарнитур – одна со сломанными креплениями амбушюр, вторая с перетертым проводом. Очень хорошие гарнитуры с шумоподавлением для тех, кто заботится о своем слухе, но он купил их однажды и больше не менял, пластик лопнул от старости. Почерк в формулярах. Блокнот с заметками. Ракетница в дорожной сумке. Аптечка. Запчасти в пакетах. Карты – можно посмотреть, где он летал. Инструменты. Специальные приспособления для самолета. Ух ты! Колода игральных карт.
Я не первый раз видела в самолётах игральные карты. Иногда ещё встречались маленькие радиоприёмники. Как ни странно, эти предметы часто можно увидеть в наборах для выживания, наряду со спичками и сигнальными ракетами. Впрочем, если задуматься, ничего странного в этом нет. Даже если вам удалось аварийно сесть и выжить в сложной ситуации, ничего себе не сломать, вызвать помощь и обеспечить себя теплом и пищей – это еще ничего не значит. Вам надо дождаться спасателей, не сойти с ума в ожидании, не наделать глупостей и сохранить себя до их прибытия в максимально целом виде. А один из самых страшных врагов человека – банальная скука. Когда человек сидит на одном месте и ничего не делает, в его голову начинают приходить странные мысли и идеи. Принцип «солдат должен быть занят» родился не на пустом месте – когда задумываешься о том, сколько глупости может натворить молодой человек с нереализованным избытком тестостерона в организме, которому нечем заняться, покраска травы на плацу зеленой краской перестает выглядеть анекдотично. Для этого и возят с собой карты, радиоприёмнички на пальчиковых батарейках и другие милые мелочи.
Я покрутила колоду в руке и положила в кучку мелочей, которую хотела оставить в самолёте. Старый владелец собирал эти вещи по одной всё то время, пока летал на этом самолёте – в разные моменты жизни они по разным причинам становились ему нужны. Пока я разглядывала их и сортировала, не заметила, как пролетело несколько часов.
Илья успел несколько раз слетать с Ларри и подошёл поделиться впечатлениями. Он выглядел очень довольным, хоть и ворчал по своему обыкновению из-за каких-то мелочей:
– Катён, тебе обязательно надо слетать на нём. Ты впечатлишься!
– Я-то с радостью. А Андрей уже летал?
– Да, сегодня с Ларри слетал, а на завтра договорились, что мы с ним полетаем.
– Здорово! Может, и мы с тобой завтра взметнёмся. Интересно же!
– Еще как интересно! Тебе понравится, – Илья присел на корточки рядом с сумками. – О, какие классные гарнитуры! У тебя же кроме дурацкого Дэвида Кларка ничего нет? Давай я тебе из них соберу одну с шумодавом, – он покрутил в руках провод и наушники, от которых при каждом движении отваливались куски пластика, – ну-у, хотя бы попробую собрать.
Собственная гарнитура с шумодавом и такой историей! Мой восторженный взгляд, полный надежды, говорил за себя. Илюха забрал гарнитуры и ушёл в угол ангара с инструментами. По пути он притормозил у Глассэйра, где Андрей осматривал стойки шасси. Илья не ошибся в своем первом диагнозе – они действительно были спущены и не обеспечивали амортизацию: вместо того чтобы мягко, как на пружинках, притираться к полосе на посадке, самолёт больно стукался об асфальт всем собою. Изношенные сальники надо было менять. Остаток дня Андрей мучал Роберта вопросами о том, где найти нужный инструмент, прокладки и домкраты, которыми можно было бы приподнять крылья, чтобы разобрать стойки шасси и накачать их.
Я в это время общалась с одним из работников Роберта. Точнее, он со мной общался. Словоохотливый маленький вьетнамец с очень смешным акцентом – я так и не смогла правильно произнести его имя и окрестила Ченом. Он несколько раз пытался меня поправлять, потом вздохнул, махнул рукой и просто смирился со своим новым именем. Используя весь свой скудный английский лексикон, Чен, хаотично перепрыгивая с темы на тему, рассказывал мне историю своей семьи. Жаловался на то, как тяжело живётся у него на родине, как он приехал в США в надежде заработать денег и вернуться обратно. Поделился мечтами о том, как его будут встречать дома, с поимённым перечислением всей родни до пятого колена: от мамы до троюродной внучатой племянницы. Когда его многочисленные родственники окончательно смешались у меня в голове и начали запрашивать там вид на жительство, ко мне подошел Андрей:
– Тебя спасти или не мешать?
– Спасите меня! – взмолилась я, – уже не знаю, в какой угол ангара от него деться, а грубо посылать не хочется – мы тут вроде как в гостях, да и он вроде неплохой парень, обижать не стоит.
Андрей расправил плечи и встал между мной и Ченом, одним взглядом подвинув его в сторону – учитывая, что вьетнамец упирался носом Андрею в солнечное сплетение, сделать это было несложно:
– Kate, make us coffee, please.
– Just moment, – ответила я и пулей метнулась в угол с кофемашиной, исчезая из поля зрения Чена, пока Андрей с помощью Роберта пристраивал его к более осмысленному делу, чем
