Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская
Внутренняя полиция, как это ни горько сознавать, причинила заключенным Освенцима по меньшей мере столько же зла, сколько все эсэсовцы, вместе взятые; именно она была тем слепым мечом, который наносил любой, едва лишь задуманный эсэсовцами удар. У каждого полицейского на рукаве повязка с надписью – красная, желтая, черная, смотря по выполняемой функции.
Всякому более или менее важному событию в лагере предшествует тайное совещание эсэсовцев с полицаями. Последние под угрозой сурового наказания и потери должности не имеют права сообщать своим товарищам – заключенным, что решили на этом совещании. И не сообщат, так как слишком дорожат своими преимуществами. Поздним вечером накануне дезинсекции Läuferin[24] созывает полицаек на совещание. На этом совещании эсэсовцы узнают о многом таком, что заключенные любой ценой хотели бы утаить. Темная ночь свидетель тому, как заключенный полицай предает рядового заключенного. Сыплются рапорты. О том, что даже в мыле, даже в хлебе заключенные ухитряются прятать всякие запрещенные вещи. О том, что надо отнять у них все их имущество. Полицайки нашептывают про больных, напоминают о делах, про которые пьяные эсэсовцы могли бы и забыть. Намечается план работы на следующий день. Когда темной ночью полицайки возвращаются к себе, лагерь спит. Бывает, что кто-нибудь, проснувшись и выйдя в уборную, случайно встретит там прислугу такой полицайки. Если к тому же они знакомы и если заключенная отважится заговорить с этой особой, стоящей неизмеримо выше ее в здешнем обществе, то она может узнать о предстоящих завтра событиях. Прислуга полицаек, как правило, болтлива, уборная же является местом встреч всех женщин: тут возникают всевозможные сплетни, тут происходит деловое и дружеское общение. В этом нет ничего удивительного: уборная – единственное место в лагере, где можно на минуту присесть и свободно поговорить; притом в ней помещается почти двести женщин одновременно. Осенним ветром сорвало крышу уборной для заключенных полек, с тех пор им часто доводится мокнуть под дождем, тем не менее в уборной всегда тесно и известие о дезинсекции, полученное здесь, еще до утра разойдется по всем баракам.
На предрассветном холоде все забылись крепким сном. За ночь никто не выходил, следы еще с вечера засыпало снегом. В тишине осторожно приоткрываются скрипучие ворота барака, темная фигура, осмотревшись, на цыпочках идет к груде кирпича за бараком. Вот женщина опускается на колени, достает из-под платья маленький сверток, разворачивает. Там все ее богатство: потрепанная фотография с загнутыми углами, несколько писем… все, что удалось сохранить. Прибыв в лагерь, она в дезинфекционном бараке передала эти мелочи незнакомой женщине, с просьбой подержать их у себя. А когда уже стояла в лагерной одежде, сдав свои вещи «на хранение», незнакомка подошла к ней, улыбаясь, и протянула сверток. С тех пор при всех обысках ей как-то удавалось утаить эти сокровища.
Теперь женщина снова заворачивает все в тряпицу, крепко завязывает узлом и наклоняется над грудой кирпичей. Осторожно, чтобы не стряхнуть с них снег, снимает кирпичи, прячет в щель сверток и прикрывает кирпичами. Едва она успела отойти от своего тайника, как опять скрипнули двери барака. С напускным безразличием, оправляя платье, проходит она мимо идущей навстречу женщины, но, войдя в барак и притаившись за дверью, следит за той в щель: только бы не подошла к кирпичам.
Та, другая, несет узелок и лопату. Остановившись возле кирпичей, она с усилием начинает рыть яму. Затем укладывает на дно свой узелок, засыпает все глиной и возвращается. От работающих на вещевом складе ей удалось получить смену белья, и она боится потерять ее во время дезинсекции.
По другую сторону барака мелькнула бегущая фигура, остановилась у стены, прячет в щель между досками ложку, нож и зубную щетку.
Вот уже все зашевелились. Кто не успел встать раньше, вскакивает теперь и прячет наиболее ценные вещи куда попало – за балку, в щель между нарами, в угол за дверью. Во дворе уже ничего не спрячешь, там эсэсовцы; поторапливая заключенных к выходу, они громко кричат:
– Raus! Alles wegschmeissen![25]
Положено, чтобы руки были пустые. В бараке остаются одеяла, остается все имущество заключенных.
Сегодняшнее событие пострашнее обычных лагерных происшествий. Оно таит в себе неведомую беду, тогда как в рабочие дни возможную опасность нетрудно предугадать. Правда, женщины стараются закалить себя, выработать в себе сопротивляемость, крепкую, как живая ткань, что защищает от любого удара и вновь возрождается. Но в толпе, схожей с муравейником, даже самые мужественные сердца внезапно охватывает чувство одиночества. И даже если сербка поддерживает польку, а старушка обнимает молоденькую девушку, радуясь, что ее называют бабушкой, – это не заглушает чувства одиночества, а, напротив, еще только усиливает его. Человек одинок.
Оставив в бараке одеяла, женщины взяли с собой вечерний паек хлеба и добавочную порцию колбасы, выданную вчера. Хотя предусмотреть что-либо трудно – это ведь первая дезинсекция и заключенным невдомек, как она пройдет, – одно известно наверняка: придется долго стоять. Потому-то и ели вчера очень мало, чтобы сделать запас на сегодня. И миски прихватили с собой, спрягать-то их некуда.
Но тут к шеренгам заключенных подлетает врач Кёниг в эсэсовской форме. Он выхватывает у них из рук все, что они держат, и швыряет в канаву. Со звоном покатились миски и ложки, полетел хлеб, порции маргарина и колбасы. Обернуться к
