Мальчик на деревянном ящике. Самый младший из списка Шиндлера - Леон Лейсон
Утром гетто наполнилось звуками «Акции», то есть облавы: выстрелами, криками на немецком, стуком дверей и грохотом тяжелых ботинок по ступенькам. Мама с госпожой Бирч приступили к своему плану и стали так быстро подметать двор, будто от этого зависела их жизнь, что, впрочем, недалеко от истины.
Между тем мы с Йосселем и Самуилом забрались в укрытие. Там мы должны были лежать почти не дыша, неподвижно и молча. Будучи на балке, я видел лишь пол сарая под собой. Оставалось только прислушиваться к крикам и выстрелам. По мере приближения солдат к зданию шум усиливался. Яростно лаяли немецкие овчарки, с помощью которых солдаты искали людей в укрытиях. Их хозяева не обращали внимания на мольбы о пощаде и убивали всех без разбора. Я закрыл уши, пытаясь заглушить крики, стоны и вопли «Пожалуйста!» и «Нет!».
Внезапно в сарае появилась мать, которая собиралась принести нам чайник с водой, а потом вернуться во двор, но когда нацисты подошли к нашему дому, у нее, похоже, сработал какой-то инстинкт выживания. Поставив чайник на пол, она залезла к нам под крышу. Плотно прижавшись друг к другу, мы стали молиться, чтобы нас не обнаружили. И тут до нас дошла ужасная мысль. Мы все уставились на пол. В спешке мама позабыла про чайник, который стоял прямо под нами. Если бы в сарай вошли нацисты, они сразу заметили бы его и заподозрили, что здесь что-то не так. Им достаточно поднять голову, чтобы обнаружить убежище. Мы долго, очень долго лежали неподвижно. Я закрыл глаза, представляя, как пули пробивают балки и проделывают дыры во мне. Мы оказались уж слишком легкой мишенью.
Через несколько часов крики прекратились. Порой раздавались выстрелы, но все реже и реже. Казалось, мы избежали худшего, однако не смели пошевелиться. Когда стемнело, мы услышали во дворе мужской голос: «Здесь безопасно. Можете выходить». Мы встретились взглядами с мамой. Она прошептала едва слышно: «Нет», и я сразу все понял. Это могла быть ловушка. Нужно оставаться на месте.
На гетто опустилась холодная ночь.
Мы с мамой, Йосселем и Самуилом лежали, прижавшись друг к другу в темноте, и стучали зубами. И были слишком напуганы, чтобы заснуть или поддаться позывам в туалет.
На следующий день гетто продолжили прочесывать эсэсовцы – члены боевой организации, созданной как личная охранная гвардия Гитлера и получившей огромные полномочия по «решению еврейского вопроса». До нас доносились беспорядочные выстрелы, лай собак, крики. Инстинкт матери оказался верным. «Акция» не закончилась. К тому времени я дошел до такого состояния, что было почти все равно. Я находился на пределе сил. Голод, жажда и страх едва не доконали меня. Единственное, о чем я думал, – о стоящем внизу чайнике с водой. Я пытался убедить маму, что смогу незаметно спрыгнуть, схватить его и тут же забраться обратно, но она и слышать об этом не хотела. Дрожа от холода и страха мы вчетвером пролежали в тесном убежище до наступления сумерек. Тянулись бесконечные часы.
Наконец мы услышали во дворе еще один мужской голос: «Хана Лейсон. Меня послал Моше Лейсон». Испугавшись, мы очнулись от полубессознательного состояния. Я поискал взглядом маму. Она не знала, как быть. «Ханна Лейсон здесь? – переспросил мужчина. – Я работаю на фабрике с вашим мужем Моше». Успокоившись тем, что дважды услышала имя отца, мама кивнула, и наконец, спустя почти двое суток, мы спустились с балок. Я спрыгнул на пол, и ноги пронзила резкая боль. Я схватил чайник и жадно сделал несколько глотков, после чего передал его Йосселю и Самуилу. Мы вчетвером вышли из убежища, окоченев и едва держась на ногах, но благодарные судьбе за то, что остались живы.
Хриплым и слабым голосом мама позвала мужчину: «Я здесь. Это я Ханна Лейсон». Пока они тихо переговаривались, мы с друзьями беспокойно осматривали пустынный двор. Действительно ли мы в безопасности? И неужели только мы остались в живых?
Не говоря ни слова, Йоссель и Самуэль бросились в дом на поиски матери. Их квартира оказалась пустой, ее нигде не было. Должно быть, схватили во время облавы.
С тех пор Йосселю и Самуэлю пришлось рассчитывать только на свои силы. Они были не единственными подростками, оставшимися в гетто на произвол судьбы. Конечно, взрослые во многом помогали, но в целом мальчики прекрасно понимали: их лучший шанс на выживание – привлекать как можно меньше внимания.
Поздним вечером мой отец, Давид и Пеша вернулись домой с кусками хлеба в кармане. Я набросился на еду, даже не успев обнять их, однако заставил себя остановиться, чтобы мы вместе разделили скудную пищу. Отец сообщил последние новости – ему, Давиду и Пеше приказали немедленно явиться в трудовой лагерь Плашов, расположенный километрах в четырех от гетто. Впервые после того, как нашей семье пришлось переехать в гетто полтора года назад, нам пятерым, остававшимся вместе, грозила разлука.
Население продолжало уменьшаться, власти начали реорганизацию оставшихся. В декабре нас с мамой перевели из Гетто Б, где мы жили, в Гетто А – район, предназначенный для рабочих. Между двумя частями возвели забор с колючей проволокой, после чего началось переселение. Нам приказали взять только то, что сможем унести, и найти жилье в Гетто А.
Не раздумывая ни минуты, я схватил драгоценный прощальный подарок господина Люфтига – его термос, – а также куртку и одеяло. При мысли, что придется расстаться с трубками, разрывалось сердце. Перед тем как выйти из квартиры, мама попросила помочь ей вытащить на балкон и перебросить через перила оставшуюся мебель, которую мы еще не стопили в печке. Упав на бетонный двор, шкаф, стол и стулья разлетелись на куски. Мама решила не оставлять врагу ничего сколько-нибудь ценного и полезного. Я в очередной раз поразился ее смекалке и смелости. Это было так здорово – сделать хоть что-то назло немцам, пусть даже уничтожив собственное имущество.
Мама затягивала переселение до последней
