Фронтовой дневник (1942–1945) - Василий Степанович Цымбал
– Береги его, – сказал я, а сам со слезами вышел из дому и пошел по дороге куда глаза глядят. Спустя немного я вышел из деревни и пошел по свету, подальше от дома, где я жизнь жил и где женился. Больше туда я не вернулся».
24 декабря 1944 г.
Продукты у нас подходили к концу, и я сказал ребятам, что надо шевелить мозгами. Мы с Митей ободрали железо с вагона, и началось освоение производства жестяной посуды – кастрюль и ведер. Была испорчена одна кастрюля, как первый блин, другие стали получаться. Они и не вполне круглы, аляповаты, протекают. Но мы замазывали швы печеной картошкой, и это помогает. За кастрюли мы будем иметь сало, хлеб, картошку, лук, самогон. Сегодня я одну уже продал за картошку.
Однажды к нам зашел подвыпивший литовец, он сказал, что у него есть баня и что его женщины постирают нам белье.
Мы это учли и на другой же день разыскали деревню Яснелевики и этого литовца. Действительно, организовали у него баню, и его женщины постирали нам белье. Сегодня это белье он принес сам. Мы ему дали кастрюлю, песок сахарный и пообещали наломать из вагонов досок для оборудования бани. Мы с ним думаем завести дружбу, чтобы облегчить баню и стирку. Он обещает привезти нам дров.
Здесь празднуют воскресенье и все праздники. Обязательно всей семьей идут в костел. Рождество тоже празднуют. Завтра рождество, и литовец пригласил меня к 12 ч. в гости. Моих товарищей не пригласил. Думаю сходить.
Линия по-прежнему рвется. Вчера с Митей мы ходили км за 7 устранять повреждение. Был золотой зимний день. Морозец, солнце. Снегу нет. Золотятся в лучах сосны, золотится сыпучий песок. Идти было хорошо и легко, несмотря на то что на плечах был порядочный груз: оружие, когти, аппарат.
Сейчас передали приказ Толбухина320 об окружении немецко-венгерских войск в районе Будапешта.
Настенька обещала продиктовать мне по телефону одну песню, которую она пела и которая мне понравилась.
Мы с тобой не первый год встречались,
Много весен улыбалось нам.
Было грустно – мы с тобой скучали.
Радостно – делили пополам.
Ничего, что ты придешь усталый,
И на лбу морщинка залегла.
Я тебя, родного, ожидала,
Много слов горячих сберегла.
Пусть дни проходят, идет за годом год.
И если минута грустная придет,
Я подойду, в глаза тебе взгляну
И спрошу: «Ты помнишь ли первую весну,
Тот ясный вечер и обрыв к реке
И чью-то песню за Волгой вдалеке?»
Мы эту радость годами не сожгли.
Мы эту песню в сердце сберегли.
И тебя по-прежнему люблю я,
Так люблю, что ты не знаешь сам.
Но тебя немножечко ревную
К совещаньям, книгам и друзьям.
Ты по-прежнему неутомимый,
И виски покрылись сединой,
И гордишься ты своей любимой,
И гордишься сыном и семьей.
Пусть дни проходят…
Кончается словами из Есенина:
Мы эту песню в сердце сберегли.
Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немного некрасив?
Не смотря в глаза, от страсти млеешь,
Руки мне на плечи положив.
Молодая, с чувственным оскалом,
Я с тобой не нежен и не груб.
Расскажи мне, скольких ты ласкала,
Сколько знала рук и сколько губ.
Знаю я, они прошли, как тени,
Не коснувшись твоего огня.
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.
И теперь, полузакрывши очи,
Думаешь о ком-нибудь другом,
Ведь и я люблю тебя не очень,
Утопая в дальнем, голубом.
Мы теперь пойдем своей дорогой
Развевать нерадостные дни.
Только нецелованных не трогай,
Только негоревших не мани321.
26 декабря 1944 г.
Серое небо роняло снежинки. Легкие, как пух, они кружились в безветренном воздухе, ложились на сосны и песчаную землю. Под разлапистой сосной золотистая белка с пушистым хвостом разгрызала сосновые шишки. Увидев меня, она повела черноватыми ушами, взмахнула хвостом и быстро побежала по стволу вверх. Она сидела на суку и подозрительно глядела на меня. Я снял с плеча карабин, как можно тише зарядил и, приложившись, выстрелил. Белка взлетела вверх, а затем, цепляясь за ветви, полетела вниз и упала на землю. Я ранил ее в заднюю ногу, отбив часть ступни. Но когда я стал гнаться за белкой, желая поймать ее, она стала перебегать от дерева к дереву, а затем вновь полезла на самую вершину дерева. Выбрав удобный момент, я выстрелил вновь. Пуля попала в ствол дерева рядом с белкой, и она, вероятно, от испуга вновь полетела, перескочив на другой сук. Я выстрелил в третий раз. Это был бронебойно-зажигательный патрон. Я попал в область груди. Вспыхнувшую пламенем белку подбросило вверх, а затем она, безжизненная, с ветки на ветку упала на землю. Белку почти разорвало надвое. Вся грудь ее была разворочена, и я несколько мгновений наблюдал, как в оголенной груди билось ее сердце.
В сущности, мне было жаль убитого мною красивого зверька. Я взял останки белки и повесил на суку сосны, полюбовавшись некоторое время ее пушистым хвостом и заячьей головой ее, с остренькими ушками, покрытыми бархатистой длинной черной шерсткой на самых кончиках.
Я набрел на белку случайно, идя в гости к литовцу по лесной дороге. В гостях я был недолго. С литовцем мы выпили четвертину водки, закусили жареной свининой. Я, кроме этого, выпил еще 3 стакана молока и вскоре ушел домой.
Ребята уже выпили и пели песни.
Пока я ходил, они променяли 3 кастрюли за 1 литр самогону, кусок сала и кольцо колбасы.
Мне захотелось сходить к Настеньке, с которой мы еще несколько раз болтали по телефону. Пошли сержант Соколов, Садовин Семен и я. По дороге мы решили, что вначале надо зайти в деревню и выпить еще по случаю праздника. Это нам в конце концов
