Фронтовой дневник (1942–1945) - Василий Степанович Цымбал
Решили подключиться к столбу, чтобы позвонить на КИП. И тут нам посчастливилось. Как раз у первого же столба мы запутались в лежавших проводах и обнаружили повреждение.
Выяснилось, что два пролета проводов было оборвано. Скоро мы обнаружили и причины обрыва. Кто-то, вероятно, преднамеренно срубил у трассы дерево. Оно упало на провода и оборвало их. Провозившись в темноте около часу, мы повреждение ликвидировали и провели через КИП испытание проводов. Линия заработала, и нам приказали идти домой, что мы и сделали. Часа через два мы были дома. Я, как менее уставший, взял на себя блоки, когти и выправку уставшего Букатова. Дома мы съели последние сухари, и обессиленные ребята сразу же повалились на нары и уснули как убитые.
Все хуже у нас с продуктами. Сегодня уже 16‑е число, а продукты получены только до 15-го. Новые продукты где-то чуть ли не в Мариамполе.
Комвзвода ни разу не разговаривал с нами и не интересуется, как мы живем. Меня сегодня забрало зло, и я собирался крупно поговорить с ним, да жаль, что его на КИПе не оказалось. Но я с ним все-таки поговорю об этом.
18 декабря 1944 г.
Мы снова остались без продуктов. Нам сообщили, что новые продукты, с 15 декабря, будут у нас не раньше 20-го. Вчера с Семеном мы вынуждены были пойти попрошайничать в деревню Шамдубры, населенную поляками и литовцами и отстоящую от нас на 5 км. С собой мы взяли 2 вещмешка и на всякий случай брюки Семена.
Деревня оказалась достаточно зажиточной. Мы не стали маклачить сами, а нашли секретаря сельсовета, а затем через него заместителя председателя. Зампредседателя оказался довольно покладистым мужиком, красивым мужчиной лет 30, который щупал за груди встречаемых молодых девушек. Он бродил с нами из избы в избу часа 4, и при его помощи мы достали себе продукты. Картошки и луку мы набрали полный вещмешок в 2–3 избах. Гораздо хуже обстояло дело с хлебом и совсем плохо с салом.
Я переживал ужасное чувство стыдливости, когда мне, как нищему, подавали кусок хлеба гр. в 300–500. Сало приходилось клянчить, и мы его достали всего гр. 500. Хлеба постепенно удалось набрать полный вещмешок. Одни давали без всяких разговоров, другие начинали сопротивляться, и тогда меня забирала ужасная злость, и я начинал стыдить их и ругаться. В заключение мы променяли брюки Семена на бутылку самогона.
Вернувшись домой, уже в темноте, мы выпили самогон и закусили хлебом, салом и луком. Потом я стал готовить ужин, а ребята пели песни.
Мите удалось поговорить с комвзвода и рассказать, как мы живем. Что же он ответил? Он сказал, чтобы мы нашли подводу и выезжали за продуктами. А в отношении воды он сказал: «Выройте колодец». Идиот он. Легко сказать «выройте колодец», когда вода здесь в 20 метрах, а грунт представляет сыпучий песок.
21.12.44 г.
Живу на «Ободке».
Позавчера весь вечер рассказывал ребятам о Есенине, Маяковском, Пушкине и читал наизусть их стихи, чем особенно поразил ездового Дмитрия Семеновича Борзихина, пензенца, рассказавшего мне любопытную историю из своей жизни.
Борзихин где-то в деревне км в 18 взял на время телегу. Здесь эта телега быстренько была переделана и присвоена. Свою же старую Борзихин вместе с ребятами променял за 4 литра самогону, буханку хлеба в полпуда весом, 2 ведра картошки и 3 кг сала. Они там все трое хорошо выпили, а потом встретили какого-то литовца и сделали вид, что хотят забрать его лошадь хорошую, а дать ему свою плохую.
Литовец решил откупиться и стал поить их самогоном. Как раз в это время Семен Садовин пошел по воду, попал к этим ребятам, и они стали наливать и его водкой. За короткий срок он выпил 6 стаканов и еле донес воду. Его ходил встречать Митя Букатов и помог ему.
Как раз в это время приехал комвзвода Попов и заместитель комроты Медведев. Они побыли у нас минут 30 и уехали. После этого с песнями и со стрельбой вернулись ребята, в дым пьяные. Сержант Соколов сидел верхом на лошади, а Миша Казючиц вел ее за повод и горланил песни. Домой они притащили полтора литра водки и стали поить нас с Митей. Сами они почти не пили. Скоро и мы с Митей были в дымину. Миша ужасно орал, жестикулировал длинными руками, как мельница крыльями, и произносил, как репродуктор на улицах Ленинграда, прощальные речи.
Вскоре Миша, сержант и Семен решили идти к девушкам на пост ВНОС. (Война нас обошла стороной.) Мы проводили их. Они забрали оружие, набрали полные карманы патронов и, стреляя в звездное небо, проглядывающее из‑за сосен, пошли с песнями к девушкам.
Сегодня оказалось, что их там совсем развезло, и они легли спать где пришлось. И еще оказалось, что они расстреляли почти весь наш запас патронов и забыли там винтовку, которая оказалась моя, а вместо нее принесли винтовку девушек.
Сегодня мою винтовку и 30 штук патронов принесла девушка Настенька, с которой я несколько раз болтал по телефону, но ни разу не видел ее. Она оказалась маленькой шатенкой с розовыми щеками и симпатичной мушкой над левой стороной верхней губы. У нее карие глаза с огоньком, ровные белые зубы, несколько надтреснутый своеобразный голос. Ей двадцатый год. Она окончила десятилетку. В армии 2 года. Уже она, конечно, хорошо знает мужчин. Как и других ребят, она и меня пригласила к себе ночевать. Кстати, ребята уже 3 раза ночевали там, но ни разу не познали этих вольных на язык девушек.
Проводив вчера девушек, мы некоторое время болтали с Митей и Борзихиным. Борзихин лег спать, а я стал болтать по телефону с Ник. Солдатовым, который на «Шомполе». Я не совсем мирно отзывался о комвзводе и говорил с матом о разных вещах, когда услышал голос комвзвода. Он сказал, что слушает меня уже целый час от Суворова. После этого я тоже лег спать.
Сегодня у всех побаливала голова. Борзихин рано утром уехал совсем. Семен и Митя весь день были на линии. Прошли 30 км и повреждения не нашли. Завтра снова придется идти. Я ходил с банкой за водой. На это уходит полтора часа.
С вечера и до 4 часов утра рассказывал мне Борзихин занимательные эпизоды из своей жизни. Часть этого рассказа
