Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин
Такого рода публичное порицание было, разумеется, замечено — и в самом Музее, где даже те, кто был настроен по отношению к новой власти скептично, осознавали, что такого рода сор из избы едва ли пойдет на пользу общему делу. Некоторые видели в таком поведении ИА «психологический подтекст»: она «прекрасно понимала, что конец неизбежен — и кто-то другой здесь будет?! Пусть лучше ничего, лучше что-нибудь сломать»[795].
Неудивительно, что новый директор, припоминая свой опыт «работы» в тандеме с ИА, посетовала на то, что «это была невероятная оплошность — нас соединить вместе»[796]. Не исключено, в душе она предпочла бы мумифицировать ИА в виде чучела акулы, чтобы подвесить ее к потолку Итальянского дворика, — или хотя бы окончательно отправить ее на пенсию; однако контракт с ИА подписывало министерство, а не директор, обе стороны осознавали это, и формальных поводов обвинить друг друга в нарушении границ допустимого у них не было.
Новая реальность, само собой, не сводилась к отношениям директора и президента: реакция представителей «ансьян режим» вызывала озабоченность у обеих заинтересованных сторон.
Бывшие «подчиненные» расслоились на несколько фракций. Был определенный, что называется, контингент, у которого фигура ИА — воспринимавшей свою деятельность как «службу на посту», не стеснявшейся требовать от вверенного ей личного состава по законам военного времени и выставлявшей не подходящих ей сотрудников на улицу с формулировкой «Значит, так — вы мне не нужны. И вы мне не нужны — никогда» — вызывала глухое недовольство, особенно по контрасту с манерой нового начальства стелить мягко и в момент вручения приказа об увольнении улыбаться по-гагарински.
Такие охотно и явно дистанцировались от бывшего директора, чтобы наладить лучшие отношения с новым; но нашлись и стихийные дипломаты, умудрявшиеся заглядывать за разрешением всех дел в оба кабинета; и те, кто сохранил тайную любовь к ИА — но не был готов жертвовать должностью и карьерой ради внешнего соблюдения лояльности; и те, кто, тяготясь чересчур долгим ее правлением, раньше, заметив ее издали, круто разворачивался, лишь бы не столкнуться с ней, а теперь, напротив, стал искать любой повод поздороваться и тему для разговора, с искренней любезностью: «слава павшему величию».
Разумеется, исключительное благородство — как и вероломное предательство — редко проявляется в массовом масштабе, так что по тем или иным причинам поток посетителей ИА «из Музея» иссякал; затем обмеление сменилось высыханием.
ИА поначалу «обижалась» на то, что ее «изолируют», «выдавливают», «игнорируют ее предложения», «идут на совещание мимо ее кабинета», — и только что не пыталась хватать прохожих за рукав с требованием выступить в защиту ее интересов; но, поняв, что рано или поздно кто-то может выдернуть руку — «по какому праву вы со мной разговариваете подобным тоном?» — и постоянно натыкаясь в разного рода прессе на намеки о том, что тоталитарная эпоха в Музее сменилась оттепелью, а «сталинский подход» — «эрой милосердия» и что сотрудники, десятилетия страдавшие от сурового климата, теперь наконец «оттаяли» и «расцвели», — ИА «сама отдалилась, стала отстраняться, видеть что-то враждебное»[797]. Она переставала здороваться, разговаривать и вообще общаться со всеми, кто вызывал у нее подозрения, — и, так сказать, ходила с марлей у рта, живое воплощение «ахимсы».
«Она вокруг себя очертила такой магический круг, и люди, которые, может быть, даже с обожанием к ней относились, стремились приблизиться — но в какой-то момент натыкались на невидимую черту, которая обозначала дистанцию. В этом не было ничего демонстративного, это было органично. Не высокомерие — но отчужденность. Это, думаю, делало ее одинокой. В этом не было, однако, ничего фатального: это был ее собственный выбор»[798].
Так или иначе, происходившее в Музее между 2013 и 2020 годами никогда не было подлинным двоевластием, и поэтому эффектная аналогия с ситуацией «Театрального романа»[799] — МХАТ, делящийся на сторонников «Аристарха Платоновича» и «Ивана Васильевича», — в сущности, не вполне точна. Да, когда речь шла о выставках, сотрудники четко представляли, какая — «чья», но в том, что касается «права подписи», даже стопроцентные выдвиженцы самой ИА, избежавшие на тот или иной период автоматического увольнения при новом директоре, отлично понимали, чьи распоряжения им следует исполнять, — и избегали двусмысленности[800].
Даже поумерив с годами пыл и трезво оценивая собственные силы, ИА нет-нет да и давала понять, что не склонила голову — и уж точно не прикусила язык. Занимая почетную должность, имеет ли она влияние на принятие решений, что выставлять в музее, а что нет? «Вы знаете, нет. Система управления музеем стала довольно своеобразной. Я не знаю, на каком уровне это обсуждается и в какой момент принимается решение. Куда двигается музей и что он предлагает публике, все-таки надо сначала обсуждать, может быть на ученом совете. Или просто в своей научной среде. Но это даже в музее толком не обсуждается. Это неправильно, на мой взгляд. ‹…› Знаете, я не стою тут как монах с дубиной, но есть все же какое-то понимание значения музея, уместности, должно быть»[801].
ИА регулярно демонстрировала пустые руки — никаких дубин, все в пределах правил, — и все же ее «грозное присутствие» по-прежнему ощущалось.
Когда ее просили, ИА охотно доказывала, что, несмотря на статус «эмеритус», порох у нее по-прежнему имеется — «доставая» для Пушкинского вещи уровня «Олимпии», звонила знакомым «олигархам», убеждая их сделать для Музея нечто полезное, добивалась аудиенций у чиновников высокого ранга; то самое «искусство сделки», которым, казалось, владела только она и никто больше.
«Аура власти» ИА подвергалась последовательному разрушению, но у нее остались возможности делать свои выставки (за период между 2013 и 2020 годами насчитываются восемь, где куратором официально указана ИА; плюс десятки тех, в подготовке которых она принимала непосредственное участие), а также часть кабинета, личный секретарь, автомобиль с водителем и прочие статусные бонусы. Та самая «другая сторона», о которой впоследствии заявляла новый директор («С другой стороны, ей невероятно повезло со мною»[802]), несомненно, существовала: формально президентство ИА полностью соответствовало представлению о том, как выглядит «почетная пенсия», «статус королевы-матери», «достойный уход на покой» и т. п.[803]
Отмирание в связи с «новой метлой» сложившихся ритуалов повседневности и прореживание интенсивности контактов в связи с изменением статуса накладывались на естественное убывание подлинных единомышленников: ее растрепанная записная книжка, рассказывала ее ассистент О. С. Анисимова, была сплошь перечеркнута — и ИА сетовала на то, что «не осталось людей, с кем я провела жизнь, с кем духовно
