Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова
– Уже поздно, а папы нет. А если заблудится?
– Может, у стариков заночует? – вслух думаю я. – Давайте укладываться – спать пора.
С наружной стороны в замок пытаются вставить ключ. Дети с радостным криком «Папа!» бросаются в коридор и открывают подвыпившему отцу дверь. Пальто в снегу – он блаженно его счищает. Состояние напряжения, в котором находилась, схлынуло, и я понимаю, что ждала. И от того, что с души спадает тяжесть, его полупьяное состояние не раздражает.
– Сильно метёт? – улыбаюсь я. – Мог бы и заночевать…
Он подозрительно косится и пьяно интересуется у детей:
– Чем занимались?
– Читали. Мама не разрешает долго смотреть телевизор.
– Ну и хорошо. Давайте спать – пора!
Он быстро захрапел. Лежу рядом, а на душе – тоска. Наконец, и я погружаюсь в сон – тревожное сновидение.
…Поздний зимний вечер. Всей семьёй мы на одной из автобусных остановок. Я тоскливо стою с детьми – Валентин, крадучись и озоруя, выглядывает из-за стены. СтОит взглянуть в его сторону, он тут же пропадает, и во мне всё замирает.
– Ты что прячешься? – возмущаюсь я в темноту и слышу издевательский хохот. Вдруг морозная темень прорывается тёмным ливнем, и я с детьми оказываюсь на свежевспаханном поле. Мы устало и медленно скользим по липкой жиже, ноги разъезжаются, падаем и вскоре становимся похожи на неприятных зомби. Нас освещают – сзади раздаётся рёв похожих на танки машин. На одной из них беззаботно хохочущий Валентин. Юра узнаёт его, но, глядя исподлобья, продолжает мрачное скольжение. Аля бросается вслед: «Папа! Папа! Это мы! Помоги!», машины, однако, проезжают. «И я так долго жила с этим бесчувственным истуканом? – рвётся из груди сердце. – Зачем только мать слушалась?» Горько плачу и в поту просыпаюсь.
Валентин рядом. Под ложечкой сосёт, в душе поднимается тревога. Мысли прыгают, одолевают: «Неужели работа души была напрасной? Столько лет ему отдано! Любовь?.. Этого, наверное, мало. Мы разные. И отношение к жизни разное. Мне спокойно, когда он рядом – со мной и детьми, но… эта вечная стужа в груди! Хотелось любви, внимания, уважения, знать, что рядом человек, на которого можно, как на самоё себя, положиться. Ничего нет, пусто. Может, ошибаюсь? Не говорим о любви. Боимся фальши? Возможно… Он думает, что я не люблю, я – что он. А если – оба не любим? Сомневаюсь, значит, не люблю? Нет, всё же наверное, люблю. Иначе – на других смотрела бы, а я никого не вижу. Следую традиции – «католики не расходятся»? Может, женщина во мне всё ещё спит? Господи, какой ералаш в голове! – одёргиваю я себя и, чтобы не будить его, сильнее прижимаюсь к стене. – Проклятый сон!..»
Мысли путаются, но голову не покидают. Так и не сомкнула я глаз. Валентин проснулся, когда уже рассвело.
– Ты чего? – удивился он, видя, что лежу с открытыми глазами.
– Сон плохой видела.
– О чём? – протянул он руку.
– Да так… Вставать пора – завтрак готовить, – скрыла я и недовольство, и тревогу, и боль.
На новогодние утренники упросила его сходить к Юре, а сама пошла к Але. Праздник задерживался – не было ведущего. В домашней одежде стояла я в стороне, когда ко мне подошла завуч с учителями и попросила вести утренник. Пришлось соглашаться и импровизировать в зимней шапке, пока не появились Дедушка Мороз и Снегурочка,
Новый год. Барнаул. 1977
Зима пролетела без потрясений, и, вспоминая сон, я ругала сновидения. В субботние бани мужчины расслаблялись за традиционным «чайничком». Все пели и шутили. Иногда в «пляс» пускался свёкор. Подпрыгивая на одной ноге, он держал, будто безногий, другую на весу – тело при этом странно изгибалось. Вывернутые вниз пальцы одной ладошки касались уха и затылка, а другая, тыльной частью болтаясь у поднятой ноги, поднималась и опускалась в такт подпрыгиваниям – получалось смешно.
Традиционными становились и воскресные лыжные вылазки в сосновый бор. Я и Аля выбирали горки поменьше, Юра с отцом – более крутые, с трамплинчиками. Ветер нёсся навстречу, румянил щёки, обжигал лицо, и, продувая спортивные костюмы, бодрил тело. Приятная свежесть в морозные дни побуждала к активным действиям – в мягкий морозец Аля валялась в снегу. Дети наблюдали звериные следы, слушали стук дятла. Когда кто-нибудь отдыхал под сосной, обильно покрытой снежными шапками, подкатывались, ударяли по тяжёлым лапам, и снежная пыль сыпалась на того, кто стоял под деревом. Густая крупа создавала лёгкую дымку – в ней, как в сказке, исчезал человек. В ясный солнечный день такой «водопад» играл на солнце, переливался и сверкал.
Боясь скользких и снежных дорог, Валентин зимой не ездил. Наступала весна – он садился за руль, и для меня начинались не просто беспокойные дни, а дни в сплошных мурашках. На работу мы уезжали, как правило, вдвоём, затем он исчезал. Когда обед в Куетинской столовой не планировался, я пешком отправлялась домой. Что-то жевала и убегала за продуктами в магазин. Торопясь, готовила ужин и, как загнанная лошадь, уходила к вечерней смене.
Крепилась, с трудом скрывая раздражение.
«Путёвка за границу»
Летом на каникулах хотелось подкрепить расшатанные нервы, но горком профсоюза учителей в курорте снова отказал. Вместо желаемого предложили неожиданное:
– На весенних каникулах есть путёвка за границу.
Вечером, когда дети уснули, посоветовалась с Валентином.
– Не знаю, с директором поговори, – сказал он.
– Ты-то сам – не против?
– Нет.
– А дети? Один справишься?
– Ненадолго же!
– Думаю, недели на две.
– За две недели ничего с нами не случится.
– За границу? – удивился директор. – Такие путёвки рассматривает партийный комитет.
– Зачем? Я не член партии!
– Путёвка не простая – за границу.
Прошло время. Зашла как-то после уроков в учительскую и опешила: вся элита колонии! В полном сборе! У партийного большинства школы и колонии – серьёзнейшие лица. Из беспартийных – один Валентин.
– О! – испугалась я. – Случилось что?
– Присаживайтесь, – важно предложил секретарь парторганизации учителей.
– А почему не весь коллектив? – тревожно заершилась я.
– Всем не надо, – ещё строже произнёс он.
– Тогда почему физиономии у всех, будто судилище решили устроить?!
«Высокие особы» многозначительно переглянулись.
– Вы подавали заявление на выезд за границу? – со свинцом в голосе продолжил «главный коммунист учителей».
– Заявление? Подавала.
«Отозвать!» – было первое, что тут же хотелось сделать: строгое «жюри» настораживало и пугало. Но, спрятав первоначальное желание, я беззаботно улыбнулась:
– Так
